Чувствуя тяжесть в голове и боль в сердце, Горлис пошел спать. Он, в общем-то, не был пьян, но хотелось таковым казаться — хмельным и беззаботным. Поэтому еще походил по спальне, раскачиваясь и напевая песни, от еврейских, из детства, до «Фанфана Тюльпана» и «Ой, у 1791 році». А потом прыгнул на кровать, не раздеваясь, и заснул.

* * *

С утра радовался тому, что вечером и ночью больше воображал себя пьяным, чем напился всерьез. Да и боль в ноге почти прошла, хотя все же немного беспокоила. В комнате с воронцовским архивом придумал себе несложную сортировочную работу, чтобы голова была свободной для размышлений по ситуации.

Вчерашние винные поиски хорошего в плохом отдались сегодняшними похмельными нахождениями плохого в хорошем. Да и не только в хорошем — во всём!

Да что ж он так себя любит, всё на себя закругляет? Надо же смотреть и на того, кто рядом. Ничто не навсегда. Фина, милая любимая Фина — тоже!.. Столько сил и души потратил на красивые, безнадежные и бессмысленные воображения, измышления о Надії. Не нужные ни ему, ни ей. Никому! А Фина тем временем ушла… Хотелось рвать одежду и кожу в том месте, за которым прячется в глубине сердце, — так, как это делал Лабазнов, умирая.

Придя с работы домой, понял, что есть не хочет. И не может. Кажется, уж сутки не ел. Нестрашно, не настолько уж он тощий…

Руки, за день привыкшие что-то перебирать, сортировать, как бы предлагали и сейчас продолжить работу. И то правда! Теперь-то у Фины не спросишь, что где, надобно самому знать. Он начал смотреть по ящичкам и тумбочкам. И вдруг сам собой вместе сложился целый набор.

Финино украшение для головы — лента с полудрагоценными каменьями в серебре. Она его раньше любила и часто носила — в тот год, когда они стали жить вместе. А потом — то ли, заложив далеко, забыла, то ли лента такая из моды вышла. Но, как бы то ни было, а сейчас Натану приятно было смотреть на эту вещицу, пробуждающую трогательные воспоминания.

Рядом лежал предмет совершенно другого типа — воровской «якорь» для оконных краж, привезенный с телом Беуса-Криуха. Тут мысленные мемории были совершенно другого типа. Загадки, загадки, загадки… Поясняющее письмо Видока. Атака на Беуса. И трусливое бегство того с третьего этажа квартиры.

А третья вещь — связка ключей. Когда Фина вступала в права владения Домом Абросимова, Натан помогал ей по хозяйству. В том числе через Степана нашел хорошего мастера для смены замков в доме. Сразу же проверял, чтобы каждый не открывался имеющейся отмычкой. Связок ключей сделал три. Одну отдал новому дворецкому (прежнего заменили — так же, как и замки, а печника и дворника оставили). Другую вручил Фине. Третью же, про запас и на расплод, положил в домашний ящичек…

И вот сейчас, глядя, на такое неожиданное, казалось бы, сочетание, Горлис вдруг понял, что оно неслучайно. Его хитрые руки, иногда действующие как бы сами по себе, тут показали себя еще и умными. Теперь Натан точно знал, что ему нужно делать дальше. Поступок, пожалуй, глупый и безумный. Но именно такой, как ему сейчас нужен.

Только надобно ночи темной дождаться и нож Дици захватить на всякий случай…

* * *

Натан шел по ночной Одессе без цилиндра, что, конечно, несколько предосудительно, но простительно. Да и сюртук на нем был старый, для рабочих дел, каковые иногда случаются. Ну и плотницкая холщовая сумка через плечо, с кармашками мелкими и покрупнее, в которых каждая из полезных вещей имела свое место.

Подойдя к дому Абросимова, ловко перемахнул через забор, ничего не порвав. Оказавшись в дворике, достал из сумки дерюжку и постелил под окном спальни сего дома. Приблизился к двери черного хода, прислушался, нету ли шумов за нею. Вроде нет. Вставил ключ и быстро провернул. Замки новые, хорошо смазанные (сам проверял). Так что лязга иль скрипа не было. Оказавшись внутри, закрыл дверь. И застыл, прислушиваясь. Тут рядом комнатка печника и дворника. Из нее раздавался двойной храп, несколько диссонансный. А вот дверь комнаты дворецкого. За ней совсем тихо. Хотя нет — всё же некоторое сопение. Хорошо, можно идти дальше. Обувь сегодня надел старую, удобно разношенную и нешумную.

Поднялся на второй этаж. Столь же тихо открыл дверь спальной. (После его пересказа письма Видока Фина ключ в дверях никогда не оставляла.) Прикрыл ее, потом закрыл. И остался стоять, опасаясь, что Фина произвела в комнате перестановку. Так что он с непривычки может произвести тара-рам. В окно светил стареющий месяц, подсвечивая нестареющую Фину. Полюбовался ею и прошел дальше. Двинулся к столу. Сел.

Так, теперь нужно тихонько достать взятое. Но совсем тихо не получилось.

Фина проснулась, однако не испугалась, а машинально и спокойно, как в доме на Гаваньской, спросила:

— Милый, ты?

— Я.

— Угу, — и опять уснула.

Натан помнил, что над столом тут были крючки. Так и остались. Прицепил на один ленту-украшение. На другой — связку ключей. На третий, в центре, повесил за петельку лист бумаги с Фининым портретом своей работы в любимой роли россиниевской Золушки. И текстом: Torna da me. Ti amo[88].

Теперь можно идти. Еще раз оглядел всё напоследок… И хлопнул себя по лбу: «Тупица! Забыл самое главное». Достал из потайных ножен Дици. Отрезал от «якоря» кусок верёвки, той, что потоньше. Продел в петельку на листе с портретом. И завязал цыганским узлом с сердечком. Теперь точно всё, можно идти. Есть у плана слабое место — окно останется распахнутым, а ноябрь нынче холодный. Но по совместной жизни с Финой он знал, что она, когда в спальне становится прохладно, тут же просыпается, закрывает окно и утепляется.

Открыл окно, зацепил «якорь» за подоконник. Аккуратно спустился вниз, чтобы не повредить зашибленную правую ногу. Потом дернул тонкую веревку «якоря», и тот упал на дерюжку, почти бесшумно. Теперь еще нужно перемахнуть через забор на улицу — и домой.

А дальше — оставалось ждать Фининого решения.

Если хочется праздника, его всегда можно придумать. Тем более когда есть два календаря с разницей в 12 дней, что удваивает из количество. Праздновать Новый 1829 год по европейскому календарю Степан и Надежда приехали на Гаваньскую улицу — к Натану с Финою. Потом Степан сказал, что он сейчас работает вместе с молдаванами и у тех есть замечательный праздник весны — Мэрцишор, 1 марта отмечают, по русскому календарю. Решили, что по этому поводу правильней будет собраться у Кочубеев на Молдаванской слободе.

Надія по-прежнему, будто боясь сглазить, готовила только привычные Степану и любимые им блюда: борщ, кулеш с мясом или с рыбой, голубцы или галушки с разной начинкой, забыв про свою полесскую кухню. А еще — кисели, узвары, варенухи. (И вы знаете, помогало, никто больше ее благоверного не арестовывал.) Фина, прима одесской оперы, сказала, что ей хорошо и уютно у Кочубеев, потому что атмосфера там во многом похожа на ту, что осталась в старом домике Фальяцци на краю Неаполя.