Теперь, в присутствии не только Степана, но и Фины, Покловская решилась раскрыть тайну того странного взгляда, брошенного когда-то на Натана. Глупец, он лишь теперь понял, что это было, почему она назвала сие «взглядом из прошлого». Весной 1815 года Натан с Ривкой ехал из Бродов в Вильно. И вот в Волынской губернии их карета на какое-то время остановилась у домика почтовой станции. Там его душу, надломленную расставанием с родным городом, поразил глубокий взгляд милой девочки, оказавшейся дочерью местного станционного смотрителя — Сильвестра Покловского и жены его Ульяны…

Все поразились такому чудесному совпадению и тому, как тесен сей мир. А значит, тем более важно хорошим людям держаться в нем тесно, близко друг к другу.

* * *

Натан со Степаном долго откладывали итожащий разговор по событиям прошлого года. Но вот время для него наступило. Они с начала до конца прошлись по всем делам, разбирая то, что официальные версии замечать не хотели или в чем были лживы.

Если начать с основ, с первой истории, то наши расследователи решили, что Абросимов умер не своей смертью. Лабазнов, зная о скором объявлении войны, подумал, что теперь самое время для аферы с наследством. Во-первых, ему не терпелось испробовать схему, чтобы увидеть — сработает ли? Ведь уже и другие подобные заготовки лежали, ждушие своего часа. Во-вторых, начало войны давало наилучшие условия и максимальную подстраховку, ежели что-то пойдет не так. Всем не до того будет: неразбериха да еще и особые полномочия у Третьего отделения на такое время.

У Лабазнова имелся план абросимовского жилища и опытный помощник. Пока прислуга праздновала юбилей свадьбы, Криух, открыв щипцами дверь черного входа, зашел в дом и спрятался в одном из чуланов. Когда торжество закончилось и все легли спать, он покинул тайное убежище и отправился в незапертую спальню хозяина дома. Абросимов проснулся. Криух закрыл дверь на ключ и стал душить миллионщика подушкой. Тот перед смертью сопротивлялся, случился шум. Один из слуг проснулся, постучал в дверь. Но злодей очень натурально крикнул: «Пшел вон!» (Не исключено, что он когда-то и где-то мог лично услышать сию фразу от Абросимова.) Далее Криух открыл окно, выпрыгнул во двор — и был таков.

Сей же тип засветился и в печальных историях с Иветой и Люсьеном. Но там всё было иначе. И совсем не так, как рапортовал полковник Достанич. И вот тут следует зайти издалека…

Некоторое время тому назад Степан Степанович остался вдовцом. Он тяжело переживал это. Но потом отошел, и все вновь увидели, что Достанич, несмотря на значительный возраст (за пятьдесят) и седину, мужчина видный. С тех пор и стало заметно особое франтовство начальника военной полиции, в том числе и самые модные шейные галстуки в тон новым фракам. Ничего особенного — сие воспринималось с сочувствием и симпатией.

Но многое открылось, когда Горлис увидел три главные картины в гостиной Достанича. И в центре — полевые птицы, поющие на закате. Ее общий вид и, в частности, яркие, насыщенные краски, композиция, тени на стене (картины перевешивали!) давали основание предположить, что она написана недавно. И под заказ! Жаворонок, skowronek на закате — метафора трагически ушедшей Иветы Скавроне. Тогда вспомнилось и другое. С какой искренностью трагически хмурился Достанич, когда речь заходила об Ивете. А влюбленный Викентий Ранцов, говоря о «некой особе, оказывавшей ей большие знаки внимания», об особе, от которой девушку нужно защищать, имел в виду не Люсьена, как подумал Натан, а полковника!

И вот что можно предположить… Старик Достанич влюбился в Скавроне, возможно, даже предлагал ей официальные отношения. Она ж — любила Люсьена. И тот, как казалось, любит ее. Но! Брамжогло, имеющий дьявольскую власть над Шардоне, через него давил на Ивету, чтобы она вступила в длительную связь с Достаничем и так выведывала тайны русских планов войны. Люсьен, по какой-то причине сильно боявшийся Брамжогло, выполнял его поручения. Но, вспомнив, кто такая цыганка Тсера, он подумал, что может спасти себя и Ивету, скрывшись неведомо куда на цыганской кибитке. Увы, увы…

Скавроне в конце концов провела ночь с Достаничем (с воскресенья на понедельник) и даже похитила у него некие бумаги. Придя к себе домой, Ивета положила бумаги на столик с фаянсовой фигуркой. И вот далее — у нее, видимо, состоялся разговор с Люсьеном, после которого она потеряла интерес к жизни (например, не получив подтверждения плану бежать вместе и немедленно). Девушка застрелила себя из пистолета, подаренного Ранцовым. Но Брамжогло и Криух ждали от нее бумаг, положенных в некое условленное место. А их всё не было. Тогда в ночь с понедельника на вторник Криух незаметно проник в дом. Внешнюю дверь отворил отмычкой, замок же комнаты Иветы, запертый изнутри, открыл щипцами. После чего забрал бумаги со стола (смахнув случайно и фигурку). И ушел, замкнув дверь тем же способом.

Люсьена после произошедшего еще больше мучили страх перед Брамжогло и угрызения совести от гибели Иветы. Отношения между ним и турецким разведчиком обострились. Похоже, тот решил припугнуть куафёра, для чего — опять же ночью — послал Криуха. Но последний — человек сложный, неуравновешенный, а может быть, и начавший получать удовольствие от убийств. Вместо того чтобы запугать Люсьена, он вспылил и прирезал его. Да еще, по старой привычке, и ограбил. (Кстати, одесские разговоры о грабежах через окна также не были безосновательными — периодически Криух подрабатывал старым ремеслом.) Вероятно, в ходе ссоры с Шардоне злодей серьезно поранил ногу. Потому он не мог просто выпрыгнуть в окно, как сделал бы в иных обстоятельствах, а воспользовался взятым на всякий случай «якорем».

Однако после произошедшего Брамжогло остался крепко зол на Криуха. Во-первых, потому что увидел его ненадежность (всё же разбой и разведка — разные профессии). Во-вторых, как ни удивительно, но вероятно, что у турка были некие теплые чувства к Люсьену де Шардоне, коего он знал с детства, когда тот еще был Люсьеном Асколем… И здесь нужно отринуть доклад армейского патруля, что они смогли пресечь попытку бегства двух шпионов. Это опровергается тем, что тело Криуха, привезенное в Одессу, оказалось изрядно разложившимся. Скорее всего, было так. Где-то на склонах Днестровского озера Брамжогло с хладнокровной мстительностью убил подельника тем же способом, что тот покончил с милым ему Люсьеном, — перерезал горло. Сам же уплыл на какой-то лодчонке на другой берег (вполне вероятно, также с тайными русскими планами, что позже сказалось при неудачных действиях русских в конце 1828 года). Патруль лишь нашел тело убитого, но в рапорте русским офицером были придуманы бой и гибель второго агента. Однако именно такая версия была выгодна Достаничу, оттого он так нервно отреагировал на вопросы сомневающегося Горлиса.

Вот вроде бы и всё… Ах нет, постойте, о двух завещаниях, составленных в один день, забыли! Очень интересная история. Натан со Степаном решил, что тут два варианта быть может. Возможно, Криух в этом случае просто не до конца вник в замысел Лабазнова. Тот же имел два плана поддельного завещания — с Пархомием Выжигыным и с Ипполитом Выжигиным, с двумя (как минимум) жандармами-подельниками — в Кавказской области и Астраханском крае. И долго колебался, какой избрать. А потом, слишком доверившись Беусу-Криуху, решил оставить выбор на усмотрение подчиненного, сказав нечто вроде: «Давай — выбирай и делай. Действуй. Только ж не оба!» Криух же расслышал неверно: «Действуй. Только ж оба!» Скорей всего, именно так поручик объяснял свои неловкие действия капитану, когда тот ругал его за глупость.