Денис не сомневался, что брусок дешевого мыла и веревка, на которой соседская бабка Авдотья Ивановна сушит во дворе простыни, через пять минут будут доставлены и брошены перед ним на стол.

И что же? Снимать с крюка люстру и вешаться? Офицеру, впрочем, полагается стреляться. Дуло к виску — и честь вроде как обелена. Вешаться — бесчестно. Вот ведь чертов Сенсей!..

Давыдов вскочил, опрокинул стул, сбил со стола кофейную чашку, поймал ее в воздухе и запустил в стену. На обоях осталось пятно с крошками молотого кофе. Но на душе полегчало.

Нарсежак явился, когда Денис, разложив по столу расшифровки стенограмм, изучал все, что связано с Ходжсоном. Увидев его, Давыдов даже прикрыл руками бумажки — а ну как шлепнет на стол веревку с мылом и нарушит тонкий порядок? Но Федор сказал:

— Я вам подарочек принес. — И достал из кармана запечатанную карточную колоду.

— Имеете в виду игру в дурака? — усмехнулся Денис. — За дураком далеко ходить не надо…

— Нет, скорее пасьянс.

Нарсежак вскрыл колоду и ловко раскидал на две кучки — в одной короли, дамы и валеты с тузами, в другой — все прочее.

— Очень удобно, когда изучаешь дело со многими участниками. Даешь имена, раскладываешь, перемещаешь, изучаешь взаимосвязи… Вот, попробуйте.

Нужные для контрразведывательного пасьянса карты лежали на углу стола. Давыдов взял королей.

— Допустим, крестовый — консул Ходжсон, кладем в середку и смотрим, кто располагается вокруг него.

— Маргулис, — буркнул Денис, выкладывая пикового короля. На Маргулиса он был порядком зол.

— А за доктора цепляется Шапиро… — Нарсежак положил к пиковому королю пикового валета. — Вот он, голубчик, роковой брюнет… Уразумели? Эти мордочки помогут вам отыграться и взять реванш!

В руках у Федора оказалась червовая дама. Давыдов напрягся — ожидал услышать имя «Элис».

— А эта красотка, допустим, Шурка Еврион, — безмятежно сказал Нарсежак. — Тоже, кстати, полезная карта в вашей будущей игре. Ведь доказать нежную любовь Ходжсона с масонами недостаточно, требуется обвинение в шпионаже или даже подготовке мятежа. Архангельские гости с перепугу несут чушь про мировое правительство и царство света, но это значит — их еще всерьез не втянули в дело. Одно то, что их позвали, уже косвенный признак подготовки мятежа. Ну? Будете думать?..

В конце концов карты легли нужным образом, одни фигуры переместились в центр, другие отодвинулись на окраину, и в Давыдовской голове оформился рискованный план.

Нарсежак, выслушав его, только в затылке почесал.

— Зима кончилась, сугробов нет, — сказал он, — и, значит, ваш хладный труп поднимут довольно скоро.

— Не поднимут.

— Вы уверены, что справитесь? В непредвиденных обстоятельствах?

Речь шла вовсе не о том, способен ли Давыдов свалить с ног двух-трех противников или выскочить в окошко второго этажа. Нарсежак прямо намекал на Элис. Она могла появиться в самую неподходящую минуту, внести разлад в давыдовскую душу и вывести его из игры вековечным женским способом.

— Справлюсь. С меня одной глупости достаточно. Больше это не повторится.

— Ну, тогда расписываем действия. Ваши и агентов…

* * *

На следующий день Давыдов поехал к Бабушинскому. Он застал купца на заднем дворе, возле сарая-страусятника. В двери было проделано окошечко, и в это окошечко выглядывала серая голова, судя по размеру — вполне безмозглая. Бабушинский пытался покормить птицу булкой, но у него хватило ума предлагать лакомство не с руки, а с серебряного подноса.

— Знаю я Шурку Евриона, — сказал купец, — как не знать. И подружку ее, Муньку Варвара. И Леську Колоброда… Смешные девицы! Леську как-то посадили в ванну на колесах и по улице провезли. Пену, правда, взбили знатную и утащили недалеко. Но шуму было много…

— Как расположить к себе кокотку? — спросил Денис. — Только ли деньгами? И для чего Шурке Гольдовский?

— А Гольдовский ее по всяким интересным местам возит. Согласитесь, ко двору Евриона и Варвара не пригласят, а где-то же блистать надо. Ну, актерские вечеринки, вернисажи, всякие гулянки… Да ведь Гольдовский — красавчик! Подружки Шурке завидуют: не то что какой-нибудь пузатый генерал. А зависть товарок для кокотки — лучше медового пряника. При этом у нее есть два покровителя. Но они ее редко навещают, оба уже в годах. И один, представьте, мой родной дядюшка. Сколько ей побрякушек надарил! А Шурке, понятное дело, все мало. Теперь вот поссорились — она у него что-то этакое просила, он не купил.

— А Гольдовскому Шурка на что? Кроме как на естественную надобность? Я, видите ли, не имел дела с кокотками… — Давыдов даже малость смутился, словно признавался невесть в каком грехе.

— Во, гляньте, гляньте! — вдруг заорал купец. И было-таки от чего орать — страус разинул клюв. Глотка у него была изумительной величины, за ней голова совсем потерялась, и только таращились выпученные, безумные птичьи глаза.

Потом Бабушинский повел Давыдова в дом и там уже, велев раздуть самовар, объяснил положение дел.

— Еврион и Варвар теперь в большой моде. То есть нарядить такую девку в пух и перья, вывезти на гулянье — это чуть ли не парижский шик. Так что у них взаимовыгодный союз. Гольдовский через Шурку с полезными людьми знакомится, а Шурка — через него, и оба развлекаются. Так вы собирались сделать Евриону подарок? Подождите, сейчас дядюшке телефонирую. Старый черт озлился на дочек и пообещал, что ни гроша им не оставит, все на девок спустит. Но вот что-то поумнел…

Пока Бабушинский осведомлялся о дядюшкином здоровье, Давыдов любовался огромным начищенным самоваром. Это был дорогой томпаковый самовар, настоящий купеческий, рублей в сорок, не меньше, грушевидной формы, то есть «граненый дулей», на двадцать пять стаканов чая.

— У девки губа не дура, она потребовала яйцо от Фаберже, — сказал наконец Бабушинский. — Не то, что государь супруге на Пасху дарит, попроще, но тоже со всякими штучками, вроде птички с бриллиантами, что изнутри выскакивает. А дядюшка — человек простой — задал разумный вопрос: а на хрена тебе? На шею не наденешь, на стол к обеду не подашь… Вы поезжайте в ювелирные лавки на Кузнецкий мост. Пасхальная седмица кончилась, с витрин они эти яйца убрали, а далеко, может, и не спрятали, и недорого отдадут. И еще: я Пашке велел перьев набрать…

— Каких перьев?!

— Страусиных. Настоящее страусиное перо всегда в цене, а бывают ведь фальшивые. Скажите Евриону: купец, мол, Бабушинский кланялись, из собственных их степенства страусятников…

И Бабушинский расхохотался.

Час спустя Давыдов подъехал к Шуркиному жилищу. Заранее высланный туда агент доложил: сидит дома одна, ждет модистку.

Денис вошел, держа перед собой букет из пышных страусиных перьев, серых и буроватых, да что за беда — Шурка сообразит, куда их отдать выкрасить.