позже, вечером. А постоянно следят за конкретными людьми в особых случаях.

Вряд ли Дункан была совсем особым случаем. Хотя… Я ведь ее заложил. Ну и что? А то… Господи, а то, что, скорее всего, они из-за этого и убили ее. И подбросили мне труп. Зачем?..

Ну же, думай, Гиппократ, шевели мозгами. Так. Например, чтобы разрешить сразу две проблемы. Первое – избавиться от Дункан как от ненадежного слушателя повышения квалификации. Значит, если она действительно была ненадежная, то я приложил руку к ее разоблачению и ее смерти. И второе – чтобы окончательно связать меня по рукам и ногам. И пришить мне второе убийство. Первое убийство, Чеснока, я все же выполнял по их воле. Второе – якобы по своей. И мне уже трудно будет доказать что-либо обратное. И я уже в ловушке…

Нет, что-то не сходится. Все это как-то противоречит реальности. Зачем бы я стал убивать Дункан у себя в номере? Да и на момент убийства у меня есть надежное алиби – я убивал совсем другого. В больнице и при свидетелях. Тогда какого черта!.. Я тупо соображал, так же тупо глядя на мертвую Дункан. И чувства мои были такими же тупыми.

Лишь нарядное белое платье. Оно, именно оно, вызывало невероятную жалость. Такую, что горький ком подкатывался к горлу. И я потянулся к стакану, стоявшему на журнальном столике. Наверное, из него и пила Дункан перед смертью. И я тут же отдернул руку. Возле стакана лежал белый листок бумаги. Ну, как же я сразу его не заметил?.. Взять или дождаться Андреева? И я решительно схватил листок бумаги.

Всего несколько строк. И вся жизнь. В которой надевают белое платье только в двух случаях. Или на свадьбу. Или на смерть. Свадьбы у Дункан так и не случилось. Зато смерть не дала себя долго ждать.

«Гиппократ, миленький, прости, что решила уйти из жизни у тебя на диване. Глупо, конечно, но у тебя почему-то не так страшно. У тебя под окнами шумят автомобили. Какие-никакие в этом крохотном городишке. А у меня на другой стороне дома – полная тишина. И жутко завывает ветер. И становится так невыносимо жутко… Видишь, я оказалась обычным романтиком. В жизни этого не было. А смерть это проявила. Как негатив… Понимаешь, из двух рисков я выбрала менее рискованный. Я выбрала смерть. Жизнь для меня гораздо опаснее, поверь. И более преступна, чем самоубийство. Особенно, когда ничего в жизни уже не исправить… Помнишь наш разговор? Ты, бедненький Гиппократик, так ничего и не понял. Но я надеюсь, еще поймешь. И надеюсь, у тебя будет шанс что-то изменить. В отличие от меня… Мы мало были знакомы, но я почему-то на тебя надеюсь. А возможно, я не права. И все вы одинаковы. Все. Если вы здесь. И я такая же, если была здесь. Но у меня все же нашлась капелька совести, чтобы уйти из этого Городка. И вообще уйти… Может быть, я просто вспомнила ту песочную дорогу? И теплые руки родителей? И то ослепительное солнце? И синий-синий цикорий по обочине?.. Да ладно, не важно… А Туполеву передай, что я любила его. Хотя он – законченный подонок. Но полюбила я его сразу, когда и сама была такой же. Так что… Белое платье посвящено ему. Ведь замуж я так и не вышла. Может быть, где-то там… Так уж лучше сразу – в белом. Никого не напрягая. И не раздумывая. И не подбирая гардероб… Ну, прощайте. И еще раз – прости, что испортила тебе день. Этот плед, что на диване подо мной, ты постирай, а то пользоваться будет не гигиенично… И все будет в порядке. Дункан».

Так, так, так… Мысли мои взрывались, как петарды, как белые шарики. Нет, не простое, далеко не простое письмо. И у меня так мало времени. Что же делать, что? Нужно срочно звонить. Иначе наверняка прицепятся – почему я так долго медлил. Нет, она не зря умерла именно у меня на диване. И письмо было не просто прощальным… Ну же, Гиппократ, напряги свои извилины. Ну же, прочитай письмо между строк. Хоть что-то сообрази, не такой уж ты тупой!

Я пробежал письмо еще раз.

Так. Раз: она подчеркнула, что решила свести счеты с жизнью на моем диване. Два: я что-то должен понять из нашего вчерашнего разговора. Три: она больше доверяла мне, чем Туполеву, и решила поставить на меня. Четыре: я должен что-то изменить, возможно, предотвратить. И пять: постирать плед. Тот, что на диване, под нею…

Ну, конечно! Пятый пункт на данный миг должен стать первым. Плед. Она спрятала там важную для меня информацию. С какой стороны скрытые камеры? Возможно, со всех. И она так рассуждала. Так что сейчас мне остается одно – якобы попытаться ее спасти. Или якобы убедиться, что она мертва. Хотя это не только врачу, но и козлу было бы ясно.

Я смочил полотенце холодной водой и стал обмакивать им мертвые волосы и мертвые глаза Дункан. Ее мертвое лицо. Другой рукой я аккуратно шарил под пледом. И вдруг наткнулся на небольшой пакет. Как бы незаметно его вытащить? Я приложил ухо к груди Дункан якобы прослушать сердце, которое когда-то стучало. Но не теперь. Мне даже стало немного жутковато… И ловко, как фокусник, быстро сунул пакет под широкие полы рубашки… Удалось! Наверное… Удалось…

Затем я, как полоумный, бросился к телефону. Пот тек с моего лица в три ручья. Почему говорят – в три? Не в четыре, не в два, а именно в три? Только теперь я это понял. Потому что со лба и с висков… Нашел время думать об этом. Хотя времени на все я потратил уйму. И у меня, безусловно, об этом спросят. А может, это мне только показалось – что уйму? И что такое – уйма? Странное, дурацкое слово. Интересно бы узнать его этимологию… Да, я уже совсем чокнулся. От шока?

Нервишки шалят, нервишки. Ничего же существенного не произошло. Подумаешь, постоял. Нашел письмо. Потом прослушал сердце Дункан. Просто попытался проверить – жива ли она? Вот и все… Нет, нужно настаивать на шоке. Не каждый день находишь на своем диване мертвую девушку. В белом…

Я все кратко рассказал по телефону Андрееву. И мне показалось (возможно, лишь показалось), что он удивился. Значит, они были не в курсе.

Андреев приехал с бригадой скорой помощи и в окружении штатских. Полиции не было. Либо это была уникальная полиция