– Я этого не помню.

– Именно.

Может, у нас и нет оружия в руках, но слово бьет в спину не хуже.

Бейз делает шаг вперед, дергает подбородком в сторону моего рабочего стола.

– Как думаешь, Орлейт, кто дал тебе первую кисть?

Сердце замирает, но я держу губы сомкнутыми, а лицо непроницаемым.

Вытянув руку, Бейз тычет в западное окно.

– Как думаешь, кто посадил глицинию и посеял в тебе любовь к растениям? А потом наблюдал, как ты впервые, чтоб тебя, улыбалась, когда посадила самый первый розовый куст в саду? Тот, который ты вырастила из семечка? Кто, Орлейт?

Он…

В глазах щиплет, но я упрямо не моргаю. Не даю слезам пролиться. Слова Бейза – пылающие шипы, они калечат, и прежняя я уже зализывала бы раны…

Но ее больше нет.

Огню Бейза негде разгореться, потому что я уже обратилась в пепел.

Соскальзываю с подоконника, поднимаю руки к затылку и расстегиваю цепочку. Она падает на ковер с глухим стуком, и сантиметр за сантиметром с меня стекает теснота, оставляя оголенную кожу и чувство, будто я сделала спасительный вдох.

Бейз отшатывается в сторону, вскидывает руку, чтобы опереться на столбик кровати, открывает и закрывает рот, побледнев.

Он молчит. Лишь пристально смотрит, и я вижу в его остекленевших глазах фрагменты своего сверкающего отражения.

Ненавижу.

Набираю побольше воздуха, а потом задаю вопрос, затягиваю петлю на шее нашей дружбы длиной в жизнь:

– Ты знал?

– Орлейт…

– Ты. Знал?

Ссутулившись, Бейз издает рваный вздох, который не спасает меня от удара, что зарождается в его умоляющем взгляде.

– Да…

Как ботинком в грудь.

Даже хуже.

Слово бьет с такой силой, что я удивляюсь, как еще могу дышать.

Часть меня хочет сорвать глицинию, швырнуть с балкона и смотреть, как она падает, потому что именно это Рордин с нами и сделал.

Киваю.

– Ты свободен.

– Лейт…

Тянусь за спину, выдвигаю ящик комода и вытаскиваю свой кинжал-коготь – рукоять обжигает ладонь, когда я вынимаю его из ножен и взрезаю воздух между нами.

Бейз спотыкается на полушаге.

– Где ты его взяла?!

– Какая разница?

Коготь – не просто угроза, и я вижу, что Бейз это понимает: его взгляд становится пустым, побежденным. Устремляется в потолок, будто там, в камне, высечено его прощение.

Но нет.

Я лучше столкнусь со своим худшим кошмаром, чем приму любое утешение, какое бы он ни выдал.

Бейз меня потерял. Какие бы между нами, как мне казалось, ни были отношения, они разбиты вдребезги.

– Нет, – произносит он, сглатывая. – Думаю, нет.

– Я сказала – уходи.

Бейз коротко кивает, потом разворачивается и покидает мою комнату, опустив голову и ссутулив плечи. Я жду, когда стихнут его шаги, убираю кинжал в ножны, швыряю его о стену и, рухнув на пол, разбиваюсь на части.

Глава 41

Орлейт

Сидя на щербатой лестнице, вырубленной в скале, я смотрю на корабль Кайнона, разрезающий неспокойные воды бухты, срываю нераскрывшиеся бутоны гребневых кустов и запихиваю в банку.

Терпение никогда не входило в число моих достоинств, и бедное растение сполна это ощущает.

Я расстроена, беспокойна…

Мне нужно увидеться с лучшим другом, но я не могу, пока лицо и руки обжигает взгляд Кайнона, словно он никак не может заставить себя отвернуться. Каин стоит на узком носу корабля – высокая внушительная фигура с подзорной трубой, что направлена в мою сто– рону.

Видит ли он, как у меня нервно дергается колено, с каким остервенением я обдираю куст, что даже пальцы покраснели и болят?

Бросаю взгляд на одинокий корабль, все еще пришвартованный в конце причала. Спущенный парус беспомощно обернут вокруг мачты.

Ждет меня.

Два дня…

– Какова драма, – бормочу я и с чуть большим усилием, чем нужно, сдергиваю с куста еще пару бутонов.

Обычно я не срываю цветы, пока они полностью не раскроются, но это случится не раньше, чем через месяц.

К тому времени меня здесь не будет.

Когда куст остается гол, я закрываю банку и наблюдаю, как величественное судно Бахари приближается к линии между двумя вершинами большой скалистой бухты, за которую я никогда не заплывала. На самом деле никакой линии там нет, но мне она кажется настолько осязаемой, что я отчасти жду, когда корабль Кайнона врежется в нее и пойдет ко дну.

Конечно, нет.

Залив отпускает судно в открытое море, синий парус надувает ветром, на фоне сумрака сияют золотые украшения. Пристальный взгляд наконец меня отпускает, и я впервые вдыхаю полной грудью с тех пор, как забралась на ступеньки.

Выпуклые серые облака рокочут. Я распускаю косу, которую так тщательно плел Кайнон, и рассматриваю его куплу.

Темно-синий камень с золотыми прожилками крепко сидит на запястье, скрепленный золотой цепочкой. По одному краю камня идут бороздки, свидетельство того, что у Кайнона осталась вторая часть браслета.

Снятие куплы никто не одобрит. Обычай берет начало много тысяч лет назад. Если вы пара, женщина должна носить украшение до самой смерти…

Пожав плечами, я расстегиваю цепочку, пихаю куплу в сумку и поднимаюсь.

Я не готова рассказать Каю все, не готова тащить свои беды в глубину нашей дружбы, но я отчаянно хочу его увидеть. Упасть в объятия, насытиться спокойствием.

Ветер треплет распущенные волосы, я бегу по ступенькам и погружаюсь по щиколотку в черный как смоль песок. Закрываю глаза, позволяя земному притяжению унять хаос, что творится внутри… пока минутное забытье не взрезает хриплый голос.

Выкорчуй корни. Отсеки, если понадобится. Здесь тебе не место.

Распахнув глаза, я вздыхаю.

Что ж, Кайнон. Проще сказать, чем сделать.

Бросив сумку на острый камень, я бегу навстречу бушующим волнам, таким похожим на мою жизнь сейчас – стремительным, неровным, неумолимым. Как есть, в одежде, я бросаюсь в воду, и от ее холода сердце пропускает удар.

Дно океана мгновенно сменяется резким откосом, я вытягиваюсь и плыву, а пенистая вода все хлещет и хлещет меня, крошечную и слабую. Тянет, пугает, забивает нос и щиплет глаза. Рвет волосы и фальшивую кожу, опутывает водорослями, но я все плыву…

Волны напоминают мне моральную порку, которой подвергает меня Рордин. Подобно этим волнам, он все бьет и бьет.

Безжалостный. Непримиримый. Рордин наказывает меня столь бездушно, что в процессе я едва успеваю вздохнуть. А когда я и без того едва-едва держусь на плаву, он вдруг наносит такой страшный удар?

Ублюдок.

Я луплю по волнам руками и ногами с той же яростью, с какой они накатывают, но меня мотает и швыряет, словно я всего