касаются его плеча, он отшатывается, заставляя меня отдернуть руку.

– Мне нужно кое-что тебе показать, – хрипит Рордин, и от его надтреснутого тенора у меня встают дыбом волоски на загривке.

Рордин так не разговаривает – так, будто где-то внутри он так же сломан, как и я.

Поднявшись, он уходит в темноту, и я ориентируюсь лишь на его тяжелые шаги. Рордин чиркает спичкой и зажигает факел возле туалетного столика, заливая комнату мерцающим сиянием.

Мой взгляд жадно впитывает отражение Рордина в зеркале – мужественные черты, отмеченные на черном полотне золотистым светом.

Рордин вытаскивает из-под столика деревянный табурет и жестом приглашает меня сесть.

Я вскидываю бровь.

– Что ты делаешь?

Он вдруг смотрит на наволочку, которую я все еще стискиваю, и раздувает ноздри. Затем выдыхает и снова встречается со мной взглядом – его глаза из закаленной стали взрезают меня, но нежно, будто по коже скользит лезвие для бритья.

– Подойди, – рокочет Рордин, дернув подбородком в сторону зеркала. – Посмотри.

В кои-то веки в его словах нет вызова. Это всего лишь просьба.

Интересно, чего ему стоит говорить со мной так мягко?

Я слезаю с кровати с наволочкой в обнимку.

Уже нет смысла ее прятать.

Слишком поздно.

Рукава черной рубашки Рордина закатаны до локтей, и от вида его крепких предплечий, залитых светом, у меня внутри все сжимается.

При каждом осторожном шаге подол моей рубашки задевает обнаженные бедра, но Рордин даже не смотрит, и я не утруждаю себя попытками прикрыться. Зачем, когда он и так во мне засел необъяснимым образом.

Встав рядом, поднимаю взгляд на его безупречно точеный профиль и мысленно проклинаю мир за то, что он толкает меня к этой манящей красоте.

Вдруг замечаю, что его кулаки сжаты, а костяшки побелели, словно в его крепких руках сосредоточено все напряжение.

– Лейт.

Наши взгляды встречаются.

В его глазах мука, и я совершенно ничего не понимаю.

Медленно опускаюсь на табурет, деревяшка холодит голую задницу.

По спине пробегает дрожь.

Я смотрю в зеркало, разглядываю отражение стоящего позади меня мужчины. Незнакомую мягкость в его глазах.

Хмурюсь, осознав: не мягкость, которая разрушает стены, позволяет другим увидеть тебя настоящего…

Это печаль.

Я уже когда-то видела этот взгляд, но воспоминание ускользает. Или же я просто не хочу вспоминать.

Кашлянув, сцепляю руки на коленях.

Рордин, глубоко вздохнув, указывает на мои волосы.

– Позволишь?

Заинтригованная, киваю.

Веки трепещут, едва не смыкаясь, когда его пальцы исследуют тяжелый узел у меня на макушке, распутывают ленту, высвобождают тяжелую завесу льняных волос, что каскадом ниспадают мне на спину. Собрав их в кулак, Рордин касается мозолистыми кончиками пальцев нежной кожи за ухом, и я с трудом сдерживаю дрожь.

Упиваясь моим отражением, Рордин перебрасывает волосы мне через левое плечо.

Вижу, как дергается кадык, как вздымается и затем опадает грудь, прежде чем Рордин дотрагивается до застежки на цепочке.

Он возится с ней, его взгляд ненадолго отрывается от моего, чтобы изучить тонкую работу, четко очерченные брови сведены. Цепочка наконец падает мне на колени, и Рордин снова смотрит на мое отражение – серебряные водовороты его глаз превращаются в озера, такие широкие, что заполняют всю комнату.

Слышу, как его сердце замирает, вижу, как от его щек отливает краска, когда с моего лица спадает стеснение, спускается вниз по шее, по плечам… словно снятая с мандарина кожица обнажает сладкую плоть.

Рордин выдыхает.

– Чт…

Краем глаза вижу мерцание и украдкой бросаю взгляд на собственное отражение – и разбитый орган в груди застывает.

Желудок сжимается.

Из мира за зеркалом на меня смотрит кто-то. Женщина с молочно-белой кожей и каскадом переливающихся волос, ниспадающих на левую сторону тела, словно сверкающий под ласковым солнцем водопад. Открытое ухо сужается к кончику, устланное по краю нежными мерцающими шипами. А глаза…

Ее глаза будто высечены из хрусталя, они сверкают океаном радужных граней.

Нос покрывают веснушки, словно это миниатюрная карта звездного неба, так похожая на ту, что я нарисовала на двери комнаты. Протягиваю руку, хочу тронуть одну, и пальцы натыкаются на стекло.

Пальцы руки, которую я впервые вижу.

Кожа тонкая и бледная, как лепестки нежного цветка цвета слоновой кости. Я прикасаюсь к тыльной стороне ладони и вздрагиваю от мягкой шелковистости, совсем не похожей на мою.

Меня пронзает резкий вздох, и осознание опустошает мой и без того иссякающий источник самообладания.

Нет.

Пожалуйста, нет.

Земля уходит из-под ног, я хватаюсь за край столика, потрясенно распахнув глаза…

– Что… что…

Что за?..

По щеке сбегает блестящая слеза, оставляя такой яркий и четкий след, что больно смотреть. Смахнув ее, замечаю отметину – она расползается по шее и правому плечу чернильным пятном, похожим на заостренный кончик лозы.

Желание коснуться ее гаснет, не успев разгореться, и я зажмуриваюсь, не хочу больше смотреть. Щеки становятся еще более влажными…

Это кошмарный сон.

Я попала в ловушку своего кошмарного сна.

– Орлейт…

Глаза распахиваются, но я отворачиваюсь от своего отражения и обращаю острый гнев на стоящего позади меня мужчину.

– Кто это? – тычу я пальцем в зеркало.

– Девочка, которую я спас от вруков, когда ей было два года, – выдавливает Рордин, и я с трудом узнаю его голос.

Он все такой же жесткий, но слова надтреснуты, потускнели от времени, пестрят сколами. Эти слова так долго были заточены у него внутри, что теперь опасаются свободы.

– Это ты, – продолжает Рордин. – Вот кто ты на самом деле.

Кто я на самом деле.

Вскакиваю на ноги, спотыкаюсь на следующем же шаге. Левый кулак Рордина разжимается, его пальцы подрагивают, когда я хватаюсь за туалетный столик, чтобы не упасть, и шелковая наволочка, забытая, падает на пол.

– Как?

Молчание.

– Как ты спрятал меня от самой себя?

Рордин отвечает жестким взглядом, который говорит куда больше, чем отсутствующие слова.

Я сглатываю, словно заталкиваю в горло осколки стекла, и быстро понимаю, что это неровные грани предательства, которые взрезают меня изнутри по пути вниз.

– Ты мне лгал.

– Я бы лгал тебе вечно, если бы знал, что это сойдет мне с рук.

Признание бьет не хуже камня по голове, и я, пошатнувшись, быстро моргаю, чтобы развеять туман перед глазами.

Эти слова были сказаны с холодной, отстраненной уверенностью.

– Почему?!

– Потому что я дал обещание умирающей женщине. – Рордин скользит вперед на шаг, нависает надо мной темным силуэтом, пронзает мою слабеющую выдержку. – Обещание, которое я намерен сдержать.

– И что же это за обещание? – спрашиваю я через ком в горле.

– Уберечь тебя.

Уберечь…

– И все? – Каждая клеточка моего тела замирает. – Это