– Гетерила какую еще поискать, – комментировала Макси с отвращением в голосе. – Кажется, она даже мужа где-то в Мичигане припрятала.

– Ужас! – шепотом воскликнула я.

Макси хихикнула, подхватывая меня под руку.

Лифт раскрылся, и два великолепных парня в белых шортах и белых рубашках распахнули высокие стеклянные двери, открыв бар, выглядевший так, словно он висел посреди ночного неба. Окна шли по всему периметру помещения. Внутри стояли десятки маленьких столиков, покрытых белыми скатертями на двоих и на четверых, с мерцающими свечами. По стенам струились тонкие занавески цвета слоновой кости, которые мягко ласкал ночной ветерок. Бар подсвечивался голубым неоном, а барменом была рослая женщина в темно-синем комбинезоне, разливающая мартини с великолепным и неподвижным, как резная африканская маска, лицом.

Макси последний раз сжала мою руку, прошептала:

– Я мигом, – и бросилась расцеловывать людей, которых я видела только в кино.

Я же прислонилась к колонне и постаралась не слишком пялиться.

Вот принцесса хип-хопа с тоненькими косичками, каскадом спускающимися почти до талии. Вот давно женатые суперзвезды, в которых весь мир видел преданную пару, и нелесбиянка-режиссер в накрахмаленной рубашке-смокинге с красным галстуком-бабочкой. Вокруг сновали десятки официантов и официанток. Все в белом: белые брюки, белые шорты, белые майки и безукоризненно чистые белые кроссовки. Все это делало бар похожим на самую шикарную больницу в мире. Правда, вместо уток здесь носили большие бокалы с мартини, а все люди поражали красотой. У меня руки чесались от желания взяться за ручку и блокнот. Мне было нечего делать в этом месте, среди всех этих людей, кроме как делать заметки для будущих статей, не лишенных сарказма. Сама по себе я в этом мире лишняя.

Я подошла к окнам, выходящим на освещенный бассейн, в котором никто не плавал. Там же располагался гавайский бар с типичной соломенной крышей и факелами, и толпились люди – как на подбор молодые, прекрасные, многие щеголяли пирсингом и татуировками – создавалось впечатление, что они собрались здесь для съемок музыкального клипа. А за всем этим – смог, рекламные щиты Кельвина Кляйна и сверкающие огни города.

И там, спиной к остальному пространству со стаканом в руке, уставившись в ночь, стоял… боже, неужели?! Да! Адриан Штадт. Я узнала его по форме плеч, по очертаниям фигуры. Господь свидетель, уж сколько я предавалась мечтаниям и страданиям над его фотографиями. Его волосы были коротко подстрижены, а над воротником виднелась светлая полоска кожи.

Адриан не был красив в классическом понимании брутального актера первого плана, и он не принадлежал к последнему поколению андрогинных смазливых мальчишек. Он больше походил на «соседского парня» – среднего роста, правильные черты лица, ничем не примечательные каштановые волосы и совершенно обычные карие глаза. Что делало его особенным с точки зрения внешнего вида, так это улыбка – милая, кривая усмешка, которая обнажала слегка сколотый передний зуб (он всегда говорил на интервью, что сломал его, когда выпал из домика на дереве в возрасте девяти лет). И эти обычные карие глаза могли передать тысячу вариаций недоумения, смущения, замешательства – короче говоря, весь набор, необходимый, чтобы сыграть главную роль в романтической комедии. Взятые сами по себе, кусочки этого пазла не представляли собой ничего особенного, но сложите их вместе, и получится правомерный голливудский красавчик. По крайней мере, так его назвали в «Мокси» в выпуске «Мужчины, которых мы жаждем!».

К счастью, я была не подвержена подростковым увлечениям, никогда не оклеивала школьный шкафчик фотографиями или чем-то еще, но таки питала слабость к Адриану Штадту. Я смотрела выпуски «Субботнего вечера!», где он съеживался и скулил в скетче про «пацана, которого выбрали последним в команду по кикболу», или изображал псевдооперную арию «Плач матери из родительского комитета», и я чувствовала, что, если бы мы познакомились, мы могли бы стать друзьями… или больше. Конечно, с его-то популярностью то же самое чувствовали миллионы женщин. Но сколько из них стояло в баре «Звезда» в Лос-Анджелесе теплой весенней ночью, когда перед ними был объект их вожделения?

Я отступала назад, пока не вжалась в колонну, пытаясь спрятаться и получить возможность без помех рассмотреть спину Адриана Штадта, а еще решить, кому я позвоню с новостями первой: Люси или Саманте. Все шло хорошо, пока стайка тощих девушек на шпильках не ворвалась в зал и не встала передо мной, позади и вообще повсюду. Я почувствовала себя слоном, который случайно забрел в стадо гладких, быстрых, великолепных антилоп и не знал, как удрать.

– Подержи секундочку? – обратилась ко мне самая высокая, светловолосая и худая, указывая на свою серебристую шаль из пашмины.

Я машинально взяла шаль, затем уставилась на девушку, чувствуя, как у меня отвисает челюсть. Это же Беттина Вэнс, солистка пауэр-панк группы «Скримин Офелия», рвущей все чарты, под которую я танцевала ночами, когда накатывало плохое настроение.

– Обожаю вашу музыку, – выпалила я, когда Беттина подхватила бокал мартини.

Она глянула на меня затуманенными глазами и вздохнула:

– Давали бы по пять центов за каждую толстушку, которая мне это говорит…

Я опешила, как будто она плеснула мне в лицо ледяной воды. Весь этот макияж, моя великолепная прическа, новая одежда, весь мой успех, а такие, как она, все равно будут видеть только очередную толстушку, которая сидит одна в своей комнате и слушает песни рок-звезд о жизни, которую даже представить не может, не то что увидеть наяву.

И тут ребенок толкнулся. Маленький острый кулачок сурово постучал мне изнутри, словно напоминая о чем-то. «Да и пошла она к черту, – вдруг подумала я. – Я тоже не пустое место».

– А зачем тебе пожертвования? Ты разве еще не разбогатела? – ехидно поинтересовалась я.

Несколько газелей захихикали. Беттина прищурилась. Я полезла в сумочку и, к счастью, тут же нашарила то, что нужно.

– Ну держи. – Я с милейшей улыбкой протянула пять центов. – Как раз начнешь копить на следующую пластику носа.

Хихиканье перешло в откровенный смех.

Беттина Вэнс не сводила с меня пристального взгляда.

– Ты кто? – прошипела она.

На ум пришло несколько ответов. Бывшая фанатка? Злая толстушка? Твой худший кошмар? Но я выбрала простой, элегантный и абсолютно правдивый ответ.

– Писатель, – негромко произнесла я, заставляя себя не отступить и не опустить глаз.

Беттина пялилась на меня как-то уж совсем невероятно долго. А потом вырвала свою шаль и гневно удалилась, уводя за собой остальное худосочное стадо. Я привалилась спиной к колонне и, дрожа, провела рукой по животу.

– Вот стерва, – прошептала я ребенку.

Мужчина, стоящий с краю толпы, улыбнулся мне, а затем ушел, прежде