Он идет на почту, сказал ей Никлас. Если ее письмо готово, он может его захватить.

– Давай лучше я сама отнесу, – услышала она свой собственный голос.

– Нет. Мне хочется прогуляться.

– Но мухи…

– Какие мухи?

Маргарет попыталась подняться с кресла, но обнаружила, что на коленях у нее сидит высокий мужчина в белом. От него так приятно пахло эвкалиптом, что на несколько мгновений она совершенно позабыла об окружающем мире и с восторгом вдыхала этот райский аромат. Мужчина сидел к ней боком, вытянув длинные ноги, и хотя он мешал ей подняться, Маргарет с изумлением поняла, что он совсем ничего не весит. Она попыталась оторвать руки от подлокотников, но не смогла, и только беспокойно заерзала на сиденье. В отчаянии Маргарет уже готова была сказать Никласу, чтобы он ничего не посылал Исабель, признаться, что знает о его страсти и не сомневается – она не принесет им ничего, кроме бед и горя, но стоило ей приоткрыть рот, как в него влетел десяток белых птиц, и она не смогла вымолвить ни слова. И, не в силах шевельнуть даже пальцем, Маргарет продолжала сидеть неподвижно, немо уставившись на высокого лысеющего мужчину, от которого исходил сияющий неземной свет.

Странный человек – теперь она разглядела, что он довольно стар, – исчез только после того, как Никлас вышел из кухни и зашагал к побережью. Мигом вскочив на ноги, Маргарет бросилась к окну, чтобы посмотреть им вслед, но, стоило ей отодвинуть занавеску, как она окончательно убедилась, что естественное и сверхъестественное сговорились и действуют против нее, ибо в небе над островом не было ни одной мухи.

11

Никлас принес свою стопку печатных листов на почту и, выбрав на полке у входа подходящего размера конверт, стал ждать, пока Эйн Харли закончит возиться в кухне и выйдет к нему в рабочий зал.

– Это будет стоить довольно дорого, – сказала Эйн, принимая у него конверт и читая адрес (от дальнейших замечаний она воздержалась). Взвесив на специальных весах самое большое в мире любовное письмо, она назвала цену: четыре фунта за доставку в Голуэй.

– Когда оно туда попадет? – спросил Никлас.

Эйн Харли восприняла его слова то ли как некую критику в свой адрес, то ли как пренебрежение к труду почтовых служащих в целом, поэтому, прежде чем ответить, она слегка поджала губы.

– Во вторник, – ответила она и добавила, подпустив в голос капельку иронии из своего обширного арсенала: – Если Бог даст.

– Но ведь сегодня пятница! – возразил Никлас.

– Вот как? А я и не заметила. Спасибо, что подсказали, – едко проговорила миссис Харли, чувствуя, как встают дыбом волоски на верхней губе.

– Но разве нельзя сделать так, чтобы оно попало туда завтра?

Она посмотрела на него, как на представителя новейшей породы марсиан, только что высадившихся на остров, и покачала головой.

– Нет.

– Но ведь это всего лишь…

– Нет.

Звонок над входной дверью коротко звякнул, и Никлас, обернувшись, увидел на пороге Маргарет Гор. Последовала пауза, длившаяся сотые, тысячные доли мгновения. В этот краткий промежуток времени не вместилась бы ни одна мысль, но фабула жизни, рванувшись вперед, успела заполнить пустоту, а может, то была подсказка незримо стоящего рядом с Никласом высокого мужчины в белом, толкнувшего сына локтем; как бы там ни было, молодой человек быстро протянул руку и придвинул к себе уже проштемпелеванное и оплаченное письмо к Исабель. Взяв его с конторки, он прижал его к груди и, повернувшись, вышел на улицу.

Он и сам не знал, почему так поступил. Никлас не чувствовал ни опасности, ни угрозы, но руководствовался той же надежной подсказкой, которая заставила его покинуть почту под удивленными и встревоженными взглядами обеих женщин. На улице Никлас повернул к берегу; он сделал это инстинктивно еще до того, как понял, куда идет, не успев толком ни разобраться в причинах, ни выбрать, что́ же ему делать, среди тех россыпей невероятного, в которые обратилась его жизнь. Вскоре его башмаки начали скользить и проваливаться на белом песке пляжа; казалось, будто весь мир мягко поддается под его ногами, но он снова не понял – почему, и продолжал шагать к воде, и Маргарет Луни, следившая за ним от дверей почты, едва не задохнулась от волнения, ибо ей показалось, что Никлас, охваченный любовным безумием, способен пойти в Голуэй прямо по морю.

Еще несколько шагов, и Никлас пересек границу прибоя. Его башмаки впитывали холодную воду миллионами пор, и он слегка опустил голову, удивленный тем, что морская пена не держит его на поверхности. Когда он вошел в прибой фута на три, кожу на лодыжках защипало от соли, но Никлас продолжал шагать в воде параллельно берегу, крепко прижимая к груди свое письмо. Взгляд его обратился к Большой земле, и он почувствовал, как при виде солнечных лучей, пронзающих рыхлые облака, из его груди словно выпорхнуло с полдюжины невесомых бабочек. Была ли природа за́ него или против? Кто ведет его сейчас? Куда?.. Тошнота подступала к горлу, соленый воздух обжигал веки, и он не сразу заметил следовавшую за ним стаю чаек, которые, повинуясь ритму набегавших на берег и отступавших волн, то взлетали, то снова садились на песок как предвестье, как символ чего-то непонятого или понятого неправильно. И все же Никлас шагал и шагал вдоль линии прибоя, не совсем по суше и не совсем в воде.

Маргарет Луни, спустившись от почты к берегу, сопровождала Никласа по пляжу, двигаясь на небольшом расстоянии от него и боясь, что каждую минуту он может утонуть у нее на глазах.

Куда он шел? Что он собирался сделать с четвертым письмом? Догадывался ли он, что она сожгла первые три? Маргарет была уверена, что да, догадывался, и внезапно почувствовала странное желание окликнуть его, но именно в эту секунду в конце улицы Лонд она краем глаза заметила Нору Лиатайн, которая вышла из своего дома и спускалась к берегу, чтобы своими глазами увидеть, что происходит. Из-за этого Маргарет немного замешкалась, а потом ее желание прошло.

Никлас прошел вдоль берега уже ярдов четыреста, и штанины его брюк промокли до колен, напитавшись плещущимися вокруг ног волнами. Конверт он держал высоко над головой, чтобы на него не попали соленые водяные брызги. Теперь Маргарет казалось, что он продолжает шагать по воде машинально и без определенной цели, но она достаточно много знала об изобретательности чувств, чтобы не отставать; она не сомневалась, что любовь Никласа была вполне способна одарить его всеведением или послать ему озарение только для того, чтобы не погаснуть, не умереть самой. Маргарет не удивило бы даже, если бы любовь наделила молодого человека способностью находиться в двух разных местах одновременно; так Никлас, за которым она следовала, вполне мог оказаться вовсе не тем Никласом, который написал Исабель четвертое письмо. И, не решаясь остановиться ни на одной из возможностей, которых могло оказаться гораздо больше, чем она только что вообразила, она продолжала упрямо печатать на влажном песке свои маленькие следы, спустив с поводков оскаленных псов своего материнского желания спасти дочь. Но когда Маргарет увидела, что Никлас – все так же вброд – движется к горчично-желтой лодке Шеймаса Бега, она поняла, что проиграла. Казалось, песок цепко держит ее за ноги: она могла идти, но не могла сдвинуться с места, как бывает в сновидениях влюбленных, которым никак не удается соединиться. Она видела, как Никлас окликнул выгребавшего в море рыбака и, стоя по пояс в воде, сказал Шеймасу несколько слов и протянул конверт. Потом лодка уплыла, и Маргарет почувствовала вокруг себя странную пустоту, а Никлас, словно испустив долгий вздох облегчения, наконец-то позволил себе упасть в волнующуюся морскую воду.