произошла редукция окончания, в результате три слова стали произноситься слитно: почтен-твои-лета.

Слово, не имеющее конкретного смысла, форма вежливости, которую можно адресовать и старшим, и младшим, и даже детям. Примелькавшись, она постепенно утратила коннотации вежливости и теперь больше напоминает покашливание или зевоту, которая разбавляет речь, незаметно пристраиваясь между другими словами, так что привычные люди пропускают ее мимо ушей, даже не замечают ее присутствия. Например, спрашивает человек: кололи сегодня свинью в кооперативе? И слышит в ответ: «Кололи почтенные твои лета!» Спрашивает: а ты домой мяса купил? И слышит: «Купил почтенные твои лета!» «Почтенные твои лета» в этих случаях лучше вовсе пропускать мимо ушей, вычитать из ответа, иначе фраза будет звучать довольно грубо.

Однажды дядюшка Ло встретил на тропе девушку из «сосланных пащенят», спросил с улыбкой: «Рассаду несешь, почтенные твои лета?» Девушка приехала в Мацяо недавно, наружности была не самой миловидной, поэтому страшно обиделась на дядюшку Ло и после жаловалась своим подругам: «Надо же, какое хамье! Пусть я смугловата, но все-таки не старуха! Уж точно не старше его!»

Дело в том, что девушка еще не привыкла к местным формам вежливости, а кроме того, городская молодежь не сразу понимала мацяоское обыкновение почитать старость и принижать молодость. Если собеседник приписывает вам лишние годы, это следует расценивать как комплимент, а не как оскорбление.

При ближайшем рассмотрении можно заметить, что распределение и развитие языка происходит совсем не равномерно. Встречаются явления, для которых не находится названий, встречаются слова, обозначающие фиктивные явления, и такой дисбаланс существовал всегда. Как на одной и той же планете кто-то погибает от засухи, а кто-то – от наводнения. Сильная волна размочит даже самое хорошее слово, так что оно вспухнет, раздуется и навсегда потеряет исходный облик. Иностранцы, бывавшие в Японии, наверняка замечали, сколько «сэдзи»[111] расточают собеседнику японцы. Например, если японец нахваливает ваш продукт или предложение, но не переходит к обсуждению конкретных деталей сотрудничества, не принимайте его похвалу за чистую монету – вернувшись домой, не ждите, что он со дня на день пришлет заявку на товар. Иностранец, оказавшийся в Париже, тоже должен иметь в виду: если француз приглашает вас в гости, но не назначает конкретного времени и не называет адрес, не стоит принимать его приглашение всерьез: пусть даже ваш знакомый выглядит невероятно воодушевленным, хлопает вас по плечу, трясет руку, заключает вас в объятия, его слова – проявление обычной вежливости, стандартное заверение в дружеских чувствах, и не надо думать, будто вас на самом деле пригласили в гости. Тем более не надо звонить человеку и уточнять: «Когда мне лучше прийти?»

Было бы ошибочно утверждать, что японцы или французы – лицемерная нация: у китайцев тоже очень развит навык говорить пустые слова. Уже долгое время мацяосцы привычно произносят фразы, которые точно так же не следует воспринимать всерьез, например: «революционные массы», «обстановка в стране прекрасная, обстановка становится лучше и лучше», «под мудрым руководством вышестоящей партийной организации, под ее неусыпной заботой», «наши слова идут от самого сердца», «неустанно расширяем идеологический кругозор», «не сложим оружие, пока не добьемся окончательной победы» и проч. Дядюшка Ло умер. Он был из батраков, считался опорой земельной реформы, даже вроде как служил в Народно-освободительной армии – само собой, ему полагались достойные похороны. И свою речь на траурном митинге Бэньи начал такими словами:

– Царь обезьян дубиной взмахнул и расчистил твердь на тысячу ли. Взвился ветер, моря забурлили, гром могучий земли сотряс[112]. Пока народные массы нашего уезда в едином порыве штудировали философию товарища Мао, пока революционное производство в нашей стране стремилось к новым и новым высотам, пока наша продбригада в едином порыве осуществляла всестороннюю реализацию целого ряда стратегических положений, разработанных на последнем съезде компартии, под мудрым руководством вышестоящей партийной организации, под ее неусыпной заботой нашего товарища Ло Юйсина тяпнула бешеная собака…

Молодой товарищ из уездной управы поморщился и одернул Бэньи:

– Ты что такое говоришь? При чем тут мудрое руководство вышестоящей партийной организации?

Бэньи удивленно заморгал:

– А я разве говорил про партийную организацию? Я сказал, что его собака тяпнула.

– А до этого? – не унимался товарищ. – До этого ты что сказал?

– Да ничего такого, просто разные хорошие слова. Нельзя, что ли?

Товарищ из уездной управы испортил траурный митинг, и все деревенские были на него сердиты, не только Бэньи. Как мне кажется, никто из них не учел, что слух у людей настроен по-разному – набор слов, которым Бэньи предварил заявление про бешеную собаку, много раз звучал на строительстве ирригационных сооружений, заготовке удобрений, сборе валежника, митингах борьбы с помещиками, линейках перед началом учебного года и прочих мероприятиях – люди слышали его так часто, что давно перестали вникать, слова превратились в белый шум, и только инородцы еще улавливали их смысл. Инородец из уездной управы был слишком молод и не знал, что слова могут спорить с действительностью, превосходить действительность, уводить от действительности.

Пустые слова, в том числе всевозможные формы вежливости, подобны невидимой опухоли на теле языка, которую не всегда удается вовремя удалить и предать земле. При определенных обстоятельствах они вдруг начинают активно размножаться и захватывать новые территории, превращаясь в увеличительное стекло, направленное на человеческие добродетели, в речевой грим, призванный замаскировать неприглядную правду. И сведущие в жизни люди прекрасно это знают.

Знание жизни есть умение обращаться со вздором – иными словами, функция человеческого организма, культивированная большими массивами этического и политического вздора, который ежедневно производится в мире.

Я читал восторги одного иностранного писателя по поводу экспрессивности нецензурных выражений: он говорил, что брань – сильнейшее речевое средство, а ругательства – главная сокровищница языка. Конечно, это преувеличение. Но в какой-то мере я сочувствую тому писателю, и причина моего сочувствия очень проста: он живет и работает в самой изысканной стране на свете. Он устал вращаться в обществе людей, прекрасно сведущих в жизни, устал от гнета невероятно утонченного, вежливого, куртуазного вздора, потому и решил потрясти устои своим признанием в любви к брани. Задыхаясь под многочисленными наслоениями словесных масок, он не выдержал и разразился потоком нечистот, словно решил сдернуть с почтенной публики штаны и продемонстрировать им словесный анус. Анус – точно такая же часть тела, как нос, ухо или кисть, нельзя сказать, чтобы он был особенно красив или уродлив, как нельзя сказать, что анусу изначально присуща красота или уродство. Но в мире, до краев наполненном притворством, анус становится последним прибежищем правды, последним лагерем сопротивления, последним оплотом жизни. В таком случае нетрудно понять, почему после торжественного прощания с дядюшкой