– Княжому слову не веришь?!

– А ты, ты веришь слову? Вениамина, старосту хазарского, помнишь?

– Ох, ворог! Ну что ж. Твоя взяла. Идём!

Они вышли на заснеженный двор, Олег на ходу набросил на плечи кожух, нахлобучил высокую шапку.

– Топерича молви! – злобно рявкнул он, сверля Авраамку полным гнева взглядом.

– Ну так. Князь Всеволод думает тебя схватить и в поруб заключить. Полагает, ты поганых на Русь навести хочешь.

– Кто такую лжу измыслил?!

– Эх, князюшко! Или нет у тебя в степи врагов? Романа кто убил? Боятся мести твоей.

– Правильно боятся, лиходеи! – Олег до боли стиснул кулак. – Но ты откель прознал?

– Прибежал к послу, бану Уголану, один половчин, просил взять на службу, – не задумываясь, врал Авраамка. – Вот я его и порасспросил. Отъезжал бы ты, князь.

– Ладно, ступай, – недовольно буркнул Олег. – Эй, отроки! Взашей, за ворота сию вражину!

Авраамку со смехом швырнули в сугроб. Кряхтя и отплёвываясь от снега, грек выбрался на дорогу и поспешил на посольский двор.

«Господи, прости! Грех сотворил! Ложь, одну ложь сказал этому злыдню! Рассорил его с великим князем! Да они и без меня бы рассорились, – пытался Авраамка успокоить свою совесть. – А мне о себе подумать надо было, себя спасти. Убил бы ведь, что ему!»

Не разбирая пути, бегом нёсся Авраамка по улицам ночного Киева.

…Следующим утром он подъехал к вратам недавно построенного Янчиного монастыря, долго смотрел на высокую каменную стену и выглядывающую из-за неё церковенку с золотым куполом. Раздался тяжёлый удар колокола, вокруг купола закружили стаи шустрых голубей. Через чугунные решётки ворот было видно, как заспешили в церковь на молитву монахини в чёрных одеяниях.

«И средь них – она! Господи, всё прошло, всё истаяло, ничего не осталось!» – Авраамка, смахнув слезу, поворотил вспять.

Не мог ведать гречин, что Роксаны среди инокинь не было.

* * *

Княгиня Феофания недоумевала: ещё вчера её муж лобызался с великим князем, пировал вместе с ним в гриднице, пил крепкие меды и клялся в дружбе, а сегодня они стремглав неслись в возке по заснеженному шляху. Олег мрачно озирался и на вопросы обеспокоенной жены отвечал резко и грубо, твердя, как заученную пустую фразу:

– Тако нать![250]

Кони летели галопом, Феофания испуганно прижимала к груди маленьких Всеволода и Игоря. Дети, было закапризничавшие, теперь насторожённо взирали на старших чёрными глазёнками.

Как она, Феофания, любила своих малышей! Они были её гордостью, её радостью в жизни. К мужу, вечно хмурому и озлоблённому, она с годами охладела, да и он давно утратил былой любовный пыл. Феофании не раз доносили, что Олег в Тмутаракани балуется с вольными прелестницами. Она не осуждала его, не ревновала – это казалось ей бессмысленным и глупым и было ниже её достоинства архонтиссы; её главной заботой стали дети, их будущее, и она поддерживала и часто побуждала Олега к действию. А он, как затаившийся хищник, всё выжидал и всего опасался.

В степи царил холод, вой ветра за окнами сопровождал княжеский поезд до самой Тмутаракани, Феофания мёрзла, куталась в беличью шубу, крестилась, шептала молитвы.

Олег часто выходил из возка, пересаживался на конь и выезжал вперёд. С каким-то тупым ожесточением скакал он навстречу лютому ветру, летящий снег колол ему лицо, застил глаза, проникал за воротник, обжигая тело холодом. Олег мчался через скованные льдом реки и курганы, весь исполненный отчаянной дикой решимости.

Страшную беду готовил Русской земле одинокий чёрный всадник в вечерней, яростно воющей степи.

Глава 59. Великая мадьярия

В словацкую Нитру пришла зима. Во дворе дети играли в снежки, служители замка в Верхнем Граде лопатами расчищали путь, а снег всё сыпал и сыпал косыми лохматыми хлопьями, залеплял окна, кружил в вихрях над белыми сугробами.

Каменный замок с круглыми зубчатыми башнями-ротондами, холодный и мрачный, унылой неприветливой тенью тяжело навис над горой.

Коломан, ныне наместник короля в Нитре, выглянув в окно, зябко передёрнул плечами. Его горб ныл, чуя перемену погоды.

«Наверное, грядёт мороз. О, Кирие элейсон! Грехи тяжкие! Тоска здесь. Тоска и боль. Что остаётся делать? Только стучать зубами от холода и молиться».

Он бросил в горящую печь охапку хвороста, подставил холодные жёлтые ладони огню, пошевелил ледяными пальцами.

Повернувшись, погрел у печи горб. Глянул в медное зеркало венецианской работы, расчесал костяным гребнем жёсткие раскосмаченные волосы. Завернулся в чёрно-зелёную шаль; нагнувшись, долго перевязывал чистой тряпицей с горячим настоем больную ногу. Всё делал сам, не полагаясь на холопов. Встал, снял с плеч шаль, вытащил из ларя длинный кафтан тёплого сукна, расцвеченный травами, накинул его на плечи поверх платья; подумав, вдел руки в рукава. Долго, раздражаясь, возился с завязками, хотел уже позвать слугу, но, плюнув, махнул рукой. Прибегут тотчас, начнут нелепо суетиться, угодливо кланяться.

Он сел за низкий кленовый столик посреди покоя, раскрыл латинскую Библию; немного почитав, отложил её в сторону. Взял материн славянский текст.

Римский папа запретил перевод книг Священного Писания на славянский язык, но сейчас здесь, в Нитре, Коломану не было до папы никакого дела. Он стал листать тяжёлые пергаментные страницы, дошёл до Книги пророка Даниила, со вниманием вчитался; чтобы лучше видеть, достал трут и кресало, зажёг жёлтую восковую свечу.

Вот это место: глава вторая. Даниил растолковывает царю Навуходоносору сон. Какой красивый слог! Да, хорош славянский перевод. Не то что сухая нудная латынь.

«Огромный был истукан, в чрезвычайном блеске стоял он пред тобою, и страшен был вид его. У этого истукана голова была из чистого золота, грудь его и руки его – из серебра, чрево его и бёдра его – медные, голени его железные, ноги его частью железные, частью глиняные».

И вот дальше так: «камень… оторвался от горы без содействия рук, ударил в истукана, в… ноги его, и разбил их. Тогда всё вместе раздробилось: железо, глина, медь, серебро и золото сделалось как прах на летних гумнах, и ветер унёс их, и следа не осталось от них; а камень, разбивший истукан, сделался великою горою и наполнил всю землю».

И объясняет Даниил царю: «…Ты – это золотая голова! После тебя восстанет другое царство… и ещё третье царство, медное… А четвёртое царство будет крепко, как железо… ноги и пальцы на ногах частью из глины горшечной, а частью из железа, то будет царство разделённое… И во дни тех царств Бог Небесный воздвигнет царство, которое во веки не разрушится и… будет стоять вечно…»

Коломан как-то расспросил одного учёного каноника из Праги, что за царства перечисляет Даниил, и каноник сказал