– Нормальная, – повторила я, и Истон усмехнулся.

– Итак? – спросил он, на миг став похожим на того веселого брата, к которому я привыкла. – Что вы сочиняете?

По правде говоря, я подозревала, что ответ его мало интересует, но его внимание меня тронуло, даже если и было продиктовано исключительно вежливостью.

Кромвель сунул руку в карман и достал диктофон. Он всегда записывал все, что мы играли, а потом закачивал в мой мобильный, чтобы я могла прослушивать эти записи, когда захочу. Он играл партию каждого инструмента и даже сводил эти отрывки в единые миксы, чтобы послушать, как они будут звучать вместе.

У Истона отвисла челюсть.

– Это ты играл на всех этих инструментах? – спросил он Кромвеля.

Кромвель покраснел.

– Да, – ответила я за него.

Истон нахмурился:

– А кто написал музыку?

– Мы оба…

– Кромвель, – перебила я. Парень посмотрел на меня, прищурившись, и я не смогла сдержать улыбку. – Это же правда…

Все это – его работа. Только его.

Истон откинулся на спинку стула и покачал головой:

– Выходит, звезда электронной танцевальной музыки еще и классической музыкой увлекается.

Уголки рта Кромвеля поползли вверх.

– Верно.

Истон рассмеялся, и Кромвель улыбнулся уже по-настоящему. От его улыбки в мире сразу стало светлее.

Вскоре я заснула, а когда проснулась, рядом с кроватью стояла Клара и проверяла мой пульс с помощью стетоскопа.

– Еще бьется? – спросила я.

В последнее время я всегда так шутила.

Клара улыбнулась:

– Да, все еще держится.

Парни сидели поодаль, у стены, и о чем-то тихо разговаривали, склонив головы друг к другу. Словно почувствовав, что я проснулась, Кромвель повернулся ко мне.

Он встал, подошел и поцеловал меня. Клара рассмеялась и вышла из комнаты. Юноша присел на край кровати.

– Как ты себя чувствуешь, малышка?

Малышка. В последнее время он так меня называл, и я полюбила это ласковое обращение так же сильно, как любила Кромвеля.

– Нормально.

Я потерла грудь.

Кромвель взял с прикроватной тумбочки стетоскоп.

– Можно мне послушать?

Я кивнула. Кромвель приложил холодный стетоскоп к моей груди и закрыл глаза. Я наблюдала, как они движутся под опущенными веками. Интересно, что он сейчас видит, какие цвета и формы? Затем юноша сунул руку в карман, достал маленький микрофон и приложил его к оливе стетоскопа. Несколько минут он стоял неподвижно, потом открыл глаза и слегка запрокинул голову. Не дожидаясь, пока я попрошу, он нажал на кнопку воспроизведения. Я дышала носом, втягивала кислород в легкие и слушала, как затрудненный стук моего слабого сердца эхом отдается в комнате.

Мое сердце прямо-таки пело о том, что вот-вот откажет.

– Запиши сердце Истона, – предложила я. Кромвель выглядел озадаченным, но сделал, как я просила. Биение было сильным, я в этом не сомневалась.

– А теперь свое. Хочу услышать стук твоего сердца.

Кромвель приложил головку стетоскопа к груди, там где было сердце, но на этот раз не стал записывать, а вложил мне в уши оливы прибора. Услышав, как бьется его сердце, я улыбнулась.

Этот стук показался мне музыкой.

– Чудесно, – проговорила я.

Я могла слушать это размеренное «тук-тук-тук» весь день напролет.

Три дня спустя…

– Куда мы идем? – спросила я, когда Кромвель помогал мне сесть в инвалидное кресло. Около часа назад Клара зашла в мою комнату и отсоединила меня от капельницы, снабжавшей меня питательными веществами. Еще она подсоединила к моей носовой трубке маленький кислородный баллон и помогла мне одеться.

Кромвель подкатил кресло к двери. Мы проехали мимо моих папы с мамой, и мне даже показалось, что у меня участился пульс.

– Только недолго, хорошо? – предупредила мама Кромвеля.

– Знаю. Я прослежу, чтобы она не перенапряглась.

– Что происходит?

Кромвель присел на корточки передо мной и легко прикоснулся к моей щеке.

– Мы с тобой пойдем подышать свежим воздухом.

Мой рот приоткрылся, когда распахнулась входная дверь, и мы выехали в объятия солнечного дня. На меня надели толстый черный свитер Кромвеля, куртку, а сверху еще укрыли одеялом, но мне было наплевать. Пусть я выгляжу смешно, зато я выбралась из дома.

Я оказалась снаружи.

Кромвель подкатил кресло к дорожке и остановился. Неужели он понял, что мне хочется подставить лицо легкому ветерку, услышать пение птиц?

Юноша наклонился и прошептал мне на ухо:

– Ты готова?

– М-м-м.

Кромвель подвез меня к своему пикапу, усадил на пассажирское сиденье и нежно поцеловал в губы.

Пока он закрывал дверь, обходил вокруг машины и садился за руль, я чувствовала, как покалывает губы после этого легкого поцелуя. Парень взял меня за руку, другую руку положил на руль, и мы медленно двинулись по улице по направлению к городу.

Я смотрела в окно, вбирая взглядом проплывающий за стеклом мир. Как же я любила этот мир! Я любила жизнь. Вряд ли люди задумываются о таком в суете дней, но я в последнее время постоянно возвращалась к этим мыслям.

Мне страстно хотелось жить. Хотелось воспользоваться открывавшимися передо мной возможностями, хотелось увидеть другие страны, которые я до сих пор знала только по книгам и фильмам. Юноша сжал мою руку. Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Я хотела услышать музыку, которую в будущем напишет Кромвель, хотела быть рядом с ним и своими глазами увидеть, как его работа воплотится в жизнь.

Машина свернула направо, на сельскую дорогу, которая вела к озеру. Вскоре мы оказались в парковой зоне, и я увидела деревянный причал, а у дальнего его конца – маленькую деревянную лодку, по обеим сторонам которой лежали весла.

Я так растрогалась, что кровь чуть быстрее потекла по венам. Я повернулась к Кромвелю.

– Лодка…

Юноша кивнул и поправил ворот своего черного свитера, выглядывавший из-под кожаной куртки. До чего же он красивый.

– Ты говорила, что хочешь побывать у озера.

Я просто растаяла: он запомнил мои слова и решил меня порадовать. И все же в глубине моей души притаился страх: Кромвель же говорил, что мы поедем к озеру после того, как для меня найдется сердце. Когда мне станет лучше.

Я не дура, да и Кромвеля нельзя назвать глупым.

Дни проходили за днями, и с каждой минутой я все больше слабела.