казалось, наслаждались мы все. На протяжении беседы мы шутили и иногда смеялись. У Сталина своеобразный юмор, с хитринкой. Это человек большого интеллекта. Он весьма проницательный и, главное, мудрый. По крайней мере, так мне кажется. Если ты способна вообразить личность, прямо противоположную той, которую может представить себе самый оголтелый антисталинист, то сможешь представить себе этого человека. Здешние условия, насколько мне известно, и его личность так же далеки друг от друга, как полюса. Объяснение, конечно, можно отыскать в том, что ради религии или ради дела люди способны на то, что никогда бы не совершили в иной ситуации. Именно фанатизм приводил к самым большим жестокостям в мире.

В нашей беседе случилось несколько забавных моментов. В ходе разговора я объяснил, что всегда давал понять членам советского правительства: я капиталист. Это для того, чтобы не возникало никаких недоразумений относительно моей точки зрения. «Да, – сказал он, смеясь, – мы знаем, что вы капиталист, в этом не может быть никаких сомнений». Тогда я откровенно объяснил свою точку зрения – что лично я, как и многие другие капиталисты, или, скорее, индивидуалисты, в Соединенных Штатах сочувствуем тому, что они пытаются сделать; что мы тоже хотели бы иметь более справедливое распределение богатств, но у нас в Соединенных Штатах это получается лучше, чем у них в России. Мы придерживаемся лучших принципов и пытаемся устранить худшее в процессе эволюции. Простому человеку мы даем больше, чем они, мы придерживаемся тех свобод, которыми дорожим, и в то же время стремимся добиться более справедливого распределения богатства и большего равенства возможностей, экономических и социальных, для людей обездоленных.

В качестве иллюстрации того, как именно распределяется богатство, я спросил: «Как вы думаете, сколько из всего имущества миссис Дэвис достанется государству, а сколько – ее детям и наследникам?» Сталина этот вопрос явно заинтересовал. Я продолжил: «Более 80 процентов достанется федеральному правительству и правительству штата, а менее одной пятой ее имущества достанется ее детям; в моем случае более 50 процентов достанется государству и менее 50 процентов – моим детям». Я спросил его: «Как вы полагаете, сколько я ежегодно плачу государству одного только подоходного налога, даже с учетом моей зарплаты как государственного чиновника? Так вот, более 60 процентов; в то время как госпожа Дэвис платит более 72 процентов». Это, очевидно, удивило г-на Сталина, так как он с улыбкой посмотрел на Молотова, а тот в ответ кивнул.

Конечно, я пишу это с уверенностью, что никто из вас не станет об этом никому рассказывать. Но я подумал, что это будет интересно и ценно для тебя в последующие годы; ведь это честная и объективная картина личности человека и условий, в которых я с ним познакомился.

Почему он сделал такое исключение в случае с американским послом? Из того, что он сказал и что оставил невысказанным, я понял примерно следующее: прежде всего, данное правительство в самом деле испытывает добрые чувства к Соединенным Штатам. Под этим следует понимать, что российский народ проявляет доброжелательность и испытывает дружеские чувства к американскому народу. В принципе у нас нет ничего, что они хотели бы взять себе, и ничего из того, что есть у них, не хотели бы забрать мы, и такое ощущение, что вооруженное столкновение между двумя странами попросту невозможно. Далее, из того, что мне говорили, следует, что они остались под большим впечатлением от моей работы и моего к ним отношения. Сталин расспрашивал меня о впечатлениях от их индустриального прогресса. Я ему все рассказал. Он отметил, что я, вероятно, знаю теперь о них больше, чем любой иностранец, и, возможно, не меньше, чем кто-либо в Советском Союзе, потому что я делал всестороннее освещение увиденного и получал самую свежую информацию. Очевидно, мой неподдельный интерес и работа произвели на них большое впечатление. Прилагаю копию речи наркома иностранных дел Литвинова в доме на Спиридоновке во время ужина, который правительство устроило на днях в нашу честь по случаю нашего отъезда. Его речь как раз освещает описанную сторону дела. Она откровенна, и, несмотря на некоторую лесть, я уверен, он сказал именно то, что думал.

С другой стороны, думаю, на них произвели впечатление объективность моей точки зрения и усилия, которые я приложил, чтобы добыть факты и основывать выводы на том, что знаю лично.

Они говорят, что впечатлены моей честностью, поскольку, конечно, в частных беседах с ними я занял жесткую и откровенную позицию и подверг критике их систему по сравнению с нашей, как в политическом плане, так и в применяемых методах. Однако я такую позицию высказывал в неразрывной связи с терпимостью и признанием того, что каждый имеет право на собственное мнение и что никто не может быть догматиком или агрессивно утверждать, что лишь в его голове царит полная непогрешимость. Все они говорили об этом. Я слышал это даже из Лондона. Леди Уильямс Тейлор рассказала мне о том, как отзывался посол России. Тот сказал: «Нам нравится Дэвис. Он не согласен с нами, но мы считаем его честным человеком».

С любовью,

отец

Москва, 10 июня 1938 года

_________________________________

МИССИС МИЛЛАРД ТАЙДИНГС

Дражайшая Элеонора!

Мое последнее письмо было адресовано Бижу, и я был вынужден прекратить его диктовку, потому что меня прервали по срочному делу. Только сейчас я смог возобновить рассказ о происходящем после нашего возвращения в Москву. А дел было немало!

Судя по всему, моя встреча со Сталиным произвела в дипломатическом корпусе настоящую сенсацию. «Удивительно!», «Уникальное событие в дипломатической истории последних двадцати лет» и т. д. и т. п. Таковы лишь некоторые из комментариев. Любопытство корпуса вызывало улыбку.

Было много прямых и косвенных подходов к этой теме со стороны различных послов и советников посольств. Дело дошло даже до кое-кого из заместителей послов. Британский поверенный (Верекер – кстати, восхитительный человек) прямо запросил о встрече, так как он, очевидно, получил соответствующий запрос от своего правительства, «а его посол находился в отпуске».

Было совершенно очевидно, что в ход идут всевозможные догадки и необоснованные предположения. Поэтому я выступил в прессе с коротким интервью, которое ты, несомненно, читала. Я весьма пространно подтвердил то же самое своим дипломатическим коллегам, употребив большое количество слов, но не особенно вникая в суть. Ведь, в конце концов, это не их дело, а моя обязанность по случаю не говорить (тем более на семи разных языках), а если и делать это, то только во время доклада президенту или госсекретарю.

Вечером 7 июня министр иностранных дел Литвинов дал в нашу честь большой ужин,