В сентябре мандат Уилфорда тихо отозвали, а дела города снова взял в свои руки мэр Спенсер. К этому времени порядок в Лондоне был в целом восстановлен. По просьбе мэра комиссия при центральном уголовном суде продолжала работать еще год, но ее полномочия ограничивались теперь расчисткой крупных улиц и пивных от лиц низшего сословия, в коих представители высших классов предпочитали видеть бездельников, бродяг и падших женщин[738].

Сама Елизавета напрямую тему закона и порядка более не поднимала. Вместо этого она с одобрением наблюдала, как Тайный совет по собственной инициативе оттачивает правоприменительные нормы, направленные на борьбу с бродяжничеством. В 1596 и 1597 годах Бёрли и другие тайные советники решились на спорные меры: нищих, бродяг, воров, сутенеров и карманников — жителей преступного Лондона — арестовывать, грузить на корабли и отправлять в Ирландию или Нидерланды для несения военной службы. В целях организации подобных чисток формировались новые отряды военной полиции, единственная задача которых состояла в том, чтобы, заметив праздношатающегося, задержать его и препроводить в порт[739]. Демобилизованные ветераны войны, по безденежью вынужденные попрошайничать и уличенные в этом, подвергались аресту и отправке обратно на линию фронта. Впервые праздные прогулки по улицам города были приравнены к тяжкому преступлению, что привело к бурному протесту в парламенте[740].

Особенно возмутит современного читателя то, как спокойно Елизавета восприняла весьма необычное предложение, с которым выступил в 1596 году любекский купец Каспар ван Сенден. Он предложил схватить всех чернокожих выходцев из Африки, живущих в Англии, и депортировать их в Португалию или Испанию для продажи в рабство или обмена на военнопленных англичан. Количество негров, вывезенных с Черного континента на туманный Альбион к тому времени, подсчитать невозможно, однако известно, что с 1540 года экспедиции английских купцов в «Берберию» (атлантическое побережье Марокко) происходили на регулярной основе, а в 1560-х годах сэр Джон Хокинс из Плимута вместе со старшим братом Уильямом снискали себе дурную славу людей, скупающих чернокожих рабов у провинциальных португальских купцов[741]. В коммерческом отношении план Сендена провалился, но доподлинно известно, что Елизавета его одобрила. Этот факт никак не способствует упрочению в XXI веке ее реноме «доброй королевы Бесс»[742].

Когда сэр Уолтер Рэли понял, что его звезда при дворе угасает, а звезды его соперников восходят все выше, он решил, что настала пора поставить все на карту. Вот уже несколько лет Елизавета обещала ему пост капитана королевской гвардии, вот только Хэттон уходить на покой не собирался. Сменить его Рэли удалось только после кончины бывшего фаворита королевы. С новой должностью он приобрел не только жезл из черного дерева с золотым наконечником, но и возможность посещать заседания Тайного совета.

Рэли являл собой пример истинного патриота, и мало кто из современников отличался такой же оригинальностью мышления. Стоило ему понять, что Елизавета не поддерживает его амбициозные планы по колонизации и завоеванию Америки, как он переключился на каперство, — если и был в истории Англии свой конкистадор, то это Уолтер Рэли. Он умел мыслить быстро, действовать же предпочитал как можно более масштабно. Рэли убеждал Елизавету и Бёрли, что стоит изменить тактику действий на море: вместо того чтобы нападать на испанские суда, везущие ценные грузы в Испанию, около Азорских островов посреди Атлантики, как королева приказала Дрейку и Норрису во время их злополучной экспедиции в Португалию, лучше перехватывать и грабить их на выходе из порта. То есть либо совершать набеги в районе Панамского перешейка, куда из перуанских шахт направлялись для последующей доставки в Испанию основные объемы добытого серебра, либо устраивать блокаду побережья Кубы и Флоридского пролива. Королеву Рэли хорошо знал. Если и можно было каким-то образом заручиться ее поддержкой, так только посулив обогащение. Отважный мореплаватель обещал Елизавете золотые горы: награбленного будет так много, что войну против Испании, по сути, будет финансировать сама Испания[743].

Азы каперского искусства Рэли начал постигать еще подростком: его первым наставником стал сводный брат сэр Хемфри Гилберт и родня по матери — убежденные протестанты Чамперноуны из Модбери, графство Девон[744]. Когда в 1562 году во Франции разразились Религиозные войны, Чамперноуны были в первых рядах тех, кто начал промышлять каперством в водах Ла-Манша. Исторически еще со времен Столетней войны каперство практиковали в основном англичане, причем это не противоречило нормам международного права. Власти разных стран выдавали своим купцам, понесшим (по их словам) ущерб по вине иностранных лиц, специальные «каперские грамоты», которые наделяли их правом возместить потери путем «репрессалий». Причем если сначала атаковать дозволялось только вражеские суда, то вскоре было разрешено захватывать и корабли под нейтральным флагом, но с вражеским грузом на борту[745].

С 1568 по 1572 год Чамперноунам втайне оказывал помощь Уолсингем. Совместно с гугенотами Ла-Рошели они сформировали флотилию, которая плавала с «каперскими грамотами», выданными вождями французских протестантов. Вооружившись этим документом, англичане с радостью принялись за грабеж. Нападениям подвергались суда любых стран, но основной целью были испанские галеоны. Затем корсары возвращались в Плимут — пополнить запасы и продать добычу[746]. Задолго до 1585 года, до начала войны с Испанией, они расширили географию своих вылазок: охотясь за (по образному выражению Дрейка) «редкими благостными каплями росы с небес»[747], они даже пересекли Атлантику и достигли Вест-Индии. Когда же в 1581 году португальские кортесы изгнали Антонио I и провозгласили королем Филиппа II, у корсаров появился замечательно щедрый покровитель. Живший в Степни дон Антонио издавал собственные «грамоты», дававшие право на захват как испанских, так и нейтральных судов. Законность этих документов, возможно, и была весьма сомнительна, но международное право находилось тогда еще на самых ранних этапах своего развития, и оспорить эти патенты не было никакой возможности[748].