Подобные сообщения так часто подтверждались незнакомыми друг с другом свидетелями, что никто уже не сомневался в их достоверности.

Однажды, немного отстав от батальона, я шел пешком вместе с колонной, насчитывавшей около двадцати легкораненых и больных. Однако я ни о чем не беспокоился, так как мы только что в ходе стремительной контратаки далеко отбросили противника.

Мы шли вдоль опушки леса и вдруг в сгущавшихся сумерках увидели группу людей, двигавшихся в нашу сторону от Волги. Это были русские. Поскольку те нас еще не заметили, мы тотчас бросились в лес. Мы хотели идти лесом вслед за нашим батальоном, пока русские не пройдут мимо нас. Но, пройдя несколько километров по заснеженному лесу, мы снова вышли на открытую местность. Впереди, на некотором отдалении от нас мы увидели наш батальон, между нами и батальоном находились две русские деревушки, расположенные по соседству друг с другом. Пока мы, спрятавшись за кустами, разведывали обстановку, несколько подразделений противника перешли через дорогу и отрезали нам путь. По всей видимости, русские решили заночевать в этих двух деревушках. Проклиная все на свете, мы вынуждены были смириться с тем, что оказались отрезаны от своих.

– Нам придется остаться здесь, пока совсем не стемнеет! Потом мы попытаемся пробраться между этими двумя деревушками! – прошептал я окружившим меня плотным кольцом раненым.

Стемнело. Ночь была ясной и звездной. Мороз крепчал с каждым часом. Чтобы хоть как-то сохранить тепло, мы сбились в плотную кучу в небольшой ложбине. Тем не менее, невыносимо страдая от ужасного холода, мы несколько раз порывались немедленно предпринять попытку прорыва. Но пока хотя бы большая часть красноармейцев не улеглась спать, такая попытка была бы равносильна самоубийству. Время текло невыносимо медленно. Ярко мерцающие звезды освещали все кругом своим призрачным светом. Но вот наконец наступила полночь, и мы двинулись в путь.

Время от времени наши боевые товарищи на передовой посылали в небо осветительные ракеты, которые несколько секунд висели в вышине, рассыпая тысячи искр. Благодаря этим ракетам мы поняли, что наш передний край обороны должен был проходить сразу за этими двумя деревушками. Если нам будет сопутствовать удача, то уже через час мы должны были оказаться там.

На небосводе ярко сияла Полярная звезда, указывавшая нам путь. Четверо или пятеро раненых передвигались только опираясь на плечи своих товарищей. Сначала мы попытались отыскать путь, проходивший точно между двумя деревушками. Перспектива наткнуться там на русских была минимальной, так как в такой собачий холод те наверняка предпочтут остаться в тепле домов. Но когда мы выбрались на дорогу, которая вела сначала к деревне, находившейся слева от нас, а потом поворачивала к деревне, лежавшей справа, у нас возникло непреодолимое искушение пройти по укатанному полотну дороги и тем самым быстрее продвинуться вперед, чем двигаться по полям, утопая по пояс в снегу.

– Построиться в походную колонну! – прошептал я. – Шагайте уверенно и попытайтесь выглядеть как русские!

Я встал во главе колонны. Маленькая группа раненых шагала за мной. Наши сердца бешено колотились, а руки судорожно сжимали карабины и автоматы, в любой момент мы были готовы нажать на спусковые крючки. От одного из низких сараев, стоявших слева от дороги, нас окликнули по-русски.

– Продолжать движение – не стрелять! – умоляюще прошептал я.

У вражеского часового не должно было возникнуть никаких сомнений, он должен был издали принять нас за своих. Действительно, кто бы еще, кроме русских, мог так открыто идти по этой дороге в такой поздний час?

Однако продолжать идти по этой дороге и дальше показалось мне слишком рискованным. Как только мы отошли от часового достаточно далеко и он не мог слышать нас, мы свернули с дороги и стали пробираться по сугробам справа от нее. В конце концов мы добрались до живой изгороди, проходившей параллельно дороге. С подветренной стороны изгороди снег оказался не таким глубоким. Мы пошли вдоль нее, пока не оказались точно между двумя деревнями. Стараясь держаться на одинаковом расстоянии от обеих деревень, мы с бьющимися от волнения сердцами двинулись в сторону наших позиций. Все уже посчитали, что самая трудная часть пути осталась позади нас, и начали поздравлять друг друга. Но тут около росших впереди кустов мы заметили неглубокий окопчик, вырытый прямо в снегу. В нем был установлен пулемет, вокруг которого на корточках сидело четверо или пятеро красноармейцев. Они располагались прямо перед нами и пристально всматривались в направлении позиций, которые занимал наш батальон. Конечно, они были уверены, что только оттуда им может грозить опасность. Я молча поднял вверх правую руку. Не издав ни звука, все тотчас собрались вокруг меня.

– Стрелять только по моей команде! – прошептал я.

Мы начали осторожно подкрадываться к пулеметному гнезду. В свете звезд я заметил, как один красноармеец повернул голову в нашу сторону, тогда я не мешкая тотчас спустил курок. Сраженный очередью моего автомата, он рухнул навзничь рядом со своими товарищами. Один из моих раненых бросил гранату, а остальные открыли по русским ураганный огонь. У красных не было ни единого шанса на спасение.

Мы со всех ног бросились в сторону наших позиций. Когда два других вражеских пулемета открыли огонь, нам пришлось залечь в небольшой ложбине недалеко от нашего переднего края. Однако оказалось, что русские не заметили нас и стреляли наугад, и мы решили двигаться дальше.

Чтобы не попасть под пули своих же товарищей, мы ползли вперед очень осторожно. Когда мы были уже не очень далеко от нашего переднего края, я послал вперед унтер-офицера с легким обморожением, чтобы он установил контакт с нашими бойцами, державшими оборону на этом участке. И он справился с этим заданием. Уже через десять минут я тряс руку сияющему от радости Штольце. А окружившие нас бойцы 10-й роты внимали несколько приукрашенному рассказу раненого обер-ефрейтора, который для пущего драматизма немного сгустил краски.

Медленно приближалось Рождество. Часто шел снег, и теперь даже на дорогах лежали такие сугробы, что идущие по ним солдаты проваливались в них по колено. Это привело к увеличению обморожений даже среди тех солдат, которые носили валенки. Когда снег попадал сверху за широкие голенища, он таял, отбирал у ступней тепло и постепенно замерзал, образуя вокруг них ледяную корку. В конце концов это заканчивалось тем, что солдаты не могли больше идти, беспомощно падали в снег и их приходилось доставлять на носилках на перевязочный пункт.

За прошедшие две недели выбыли из строя многие санитары-носильщики нашей роты. Оставшимся становилось все труднее справляться с участившимися случаями обморожений. Поэтому я был вынужден временно откомандировать в роты Генриха, Мюллера и нескольких русских хиви, чтобы доставлять на перевязочный пункт солдат с обморожениями. Когда Мюллер нес одного такого солдата с обморожением, шальной пулей ему оторвало три пальца на левой руке. Это было типичное легкое ранение, обеспечивающее отправку на родину. Перевязывая раненую руку, я думал, что такому прилежному работнику, как Мюллер, трудно будет найти достойную замену. С первого дня Восточной кампании он спокойно и невозмутимо выполнял свою работу, всегда оставаясь надежным, словно скала в пене прибоя. В его медицинской карточке я написал: «Может транспортироваться сидя».