Моя рука с письмом упала на колени, я поднял голову и взглянул на Мюллера.

– Что произошло потом? – спросил я.

– Он не застрелился, а появился вечером в медсанчасти в полном отчаянии. Чтобы справиться с этим состоянием, он сделал себе еще один укол морфия. Теперь я чувствую себя гораздо лучше, так как все рассказал вам, герр ассистенцарцт!

Я вернул Мюллеру письмо, и тот бросил его в огонь.

– Что вы теперь будете делать, герр ассистенцарцт?

– Пока ничего, Мюллер! Мы все боремся за свою жизнь и теперь на счету каждый человек! Если Тульпин с морфием так же хорошо справляется со своими обязанностями, как другие без морфия, пусть принимает его!

– А разве вы не можете помочь ему избавиться от наркомании? – спросил Мюллер.

– В настоящий момент у нас нет на это времени! Если мы переживем это зимнее сражение, то тогда, возможно, сможем ему помочь, – ответил я.

Тут наконец я вспомнил о ране самого Мюллера и дал ему три болеутоляющие таблетки. В этот момент дверь распахнулась, и Тульпин внес очередного раненого. Тульпин снова был полон энергии и уверенности в своих силах. Мы принялись за работу, и все пошло своим чередом, словно ничего не случилось. Однако я знал, что теряю двоих самых верных своих помощников: Тульпина и Мюллера, это был всего лишь вопрос времени.

И от этой мысли мне стало невыносимо грустно.

* * *

На следующий день был Рождественский сочельник. Независимо от того, где нам придется заночевать, мы твердо решили поставить елку, и как сумеем, отпраздновать Рождество.

На улице ветер снова завел свою заунывную морозную мелодию. С восточной стороны дома намело сугроб до самой крыши. Ставшая уже привычной послеобеденная атака противника была снова успешно отбита.

Две вещи были для нас неизменны в эти дни: во-первых, что русские пойдут в очередную атаку и, во-вторых, что мы ее отразим. Мы постоянно наносили Красной армии огромные потери, но уже через несколько часов такие же по численности вражеские подразделения снова шли на нас в атаку. Казалось, что Советы действительно обладали поистине неисчерпаемыми людскими резервами. Мы с тревогой задавались вопросом, с какими превосходящими силами противника должны были бы сражаться сейчас, если бы не одержали победу в крупных летних сражениях, перемолов сотни тысяч вражеских солдат в котлах под Киевом, Смоленском и Вязьмой.

В последние недели главной нашей опорой и надеждой в бою снова был обер-лейтенант Штольце. Он умело руководил бойцами своей роты в самых тяжелых ситуациях. И двадцатиоднолетний обер-лейтенант Бёмер хорошо прижился в батальоне и честно «заслужил свои шпоры». Просто поразительно, как быстро на этой войне юноши становились зрелыми мужчинами. Юный лейтенант Олиг теперь командовал остатками 12-й роты Кагенека, а штаб батальона – Кагенек, Ламмердинг и Маленький Беккер – спокойно и решительно реагировал на любую ситуацию.

В нашей медсанчасти опять скопилось много раненых, которых я хотел еще до Рождества отправить в тыл. Но в этот день нам прислали только одну санитарную машину, и мы смогли отправить с ней только лежачих раненых. Как уже часто происходило в подобных случаях, я приказал Фишеру отвезти сидячих раненых на нашем «Опеле».

Он залил горячую воду в пустой радиатор и начал разогревать двигатель паяльной лампой. Обе эти операции должны были производиться практически одновременно, чтобы машина вообще завелась при таких низких температурах. На всякий случай я еще раз предупредил Фишера о снежных заносах на дороге.

– Не беспокойтесь, герр ассистенцарцт! – ответил он. – Я знаю каждый сугроб на этой дороге!

И потом он уехал со своими пациентами. Слабый свет затемненных фар постепенно исчез вдали. А я поспешил вернуться в тепло медсанчасти.

В тот вечер мы напрасно ждали Фишера. Не вернулся он и 24 декабря, когда в 11 часов утра русские, как обычно, предприняли свою неизменную атаку. Как всегда, она была снова отбита с тяжелыми потерями для противника. Большинство своих раненых русские оставили на поле боя. Они лежали, утонув в глубоком снегу, и один за другим умирали.

С дивизионного медицинского пункта к нам прибыла санитарная машина. От ее водителя мы узнали, что маломощная авиабомба, сброшенная с тихоходного русского ночного бомбардировщика, которому наши солдаты дали меткое прозвище «швейная машинка» или «усталая утка»,[84] угодила в наш «Опель». И теперь Фишер лежал в полевом госпитале с множественными осколочными ранениями и переломом предплечья. К счастью, никто из его пациентов при этом серьезно не пострадал. Во всяком случае, моему автомобилю пришел конец. Повреждения оказались настолько серьезными, что его пришлось бросить в сугробе на обочине дороги. Жизни Фишера ничто не угрожало. Но теперь его должны были отправить домой для долечивания, а это означало, что до поры до времени он был для нас потерян. Складывалось впечатление, что жестокая судьба была полна решимости и дальше изматывать нас…

Сразу после обеда батальон снова выступил. Противнику удалось прорваться на участке соседа слева. Если бы мы задержались на своей позиции слишком долго, нам бы грозило окружение.

Кроваво-красное солнце, словно огромный китайский фонарик, медленно опускалось за горизонт на западе. Оно освещало своими постепенно слабеющими лучами бескрайние снежные просторы. Длинные сосульки свисали с заснеженных лап елей и отражали последние отблески солнечного света. Их прозрачно-холодная красота как будто напоминала нам о том, что сегодня Рождественский сочельник.

Несмотря на тяжелое положение на фронте, у всех бойцов было рождественское настроение. Вопреки логике, мы почему-то были убеждены в том, что уж в Святую ночь противник оставит нас в покое. На санях мы уже везли с собой маленькую елочку. Во время следующего привала она должна была стать нашей рождественской елью. Генрих украсил сбрую наших лошадок еловыми веточками. Однако верный Макс и его новый спутник, маленький Пассель ржаво-бурой масти, мыслили практичнее, чем мы, люди: каждый из них пытался объесть веточки со сбруи друг у друга. Казалось, что наши лошадки вообще ели все подряд – сухую солому с крыш деревенских изб, кору и ветки деревьев, картофельные очистки и т. п. Когда не было воды, они с не меньшим удовольствием поедали снег. И хотя за последнее время обе лошади сильно исхудали, казалось, что они находились в хорошей форме, несмотря на такой странный рацион питания.

Генрих, Мюллер, Петерман, шесть легкораненых и я немного оторвались от остальных. Мы хотели исключить повторение недавнего случая, когда русские отрезали нашу колонну с ранеными. Макс и Пассель со своими санями, моя скаковая лошадь Зигрид и лошадь Петермана были с нами. Тульпин с четырьмя остальными лошадьми, также запряженными в легкие сани, остался с основными силами батальона. Если не будет раненых, он должен был помочь перевозить оружие и боеприпасы.