в Луизу, но теперь я ее больше не люблю и полностью отдаюсь чувству, которое влечет меня к тебе.

— Ты возвращаешься ко мне насовсем?

— Да, насовсем, но вначале я хочу, чтобы ты поговорила со мной откровенно.

Нисетта некоторое время пристально смотрела на Панафье, так что последний смутился от ее взгляда и молчания.

— Что такое? — спросил он.

— Я вспоминаю, Поль, что почти год тому назад ты говорил мне: "Я люблю тебя ужасной любовью, с которой вынужден бороться, так как мои страдания и сомнения слишком ужасны. Слушай, Нисетта, хочешь быть откровенной со мной, хочешь рассказать, что ты из себя представляешь? Я ревную к прошлому, но я боюсь и за будущее. Будь откровенна — и я стану любить тебя". Вот что ты мне говорил. Помнишь ли ты это? Сегодня ты говоришь мне почти то же самое. Какую цель ты преследуешь? Может быть, твое обращение имеет ту же цель, что и тогда?

Панафье был озадачен. Тем не менее он быстро оправился.

— Я думаю то же, что думал, — сказал он. — Тогда ты рассказала мне длинную историю, но не сказала мне единственной вещи, которая меня интересовала.

— Что такое?

— Во всей твоей жизни была только одна истинная страсть — Пуляр. В тот день, когда ты согласишься рассказать то, что знаешь о нем, в тот день, я повторяю, твоя любовь к нему умрет.

Пришла очередь Нисетты смутиться, но не надолго.

— Ты ошибаешься относительно чувства, которое мне предписывает мою сдержанность, — заметила она. — Нет, я не люблю его больше, но я стыжусь и боюсь. Почему ты хочешь знать этого человека? Клянусь тебе, он заслуживает только презрения и ненависти!

— Может быть потому, что зная его как следует, я мог бы одним словом помешать ему видеть тебя, если бы такая мысль пришла ему в голову, — пояснил Панафье.

Ревность всегда по вкусу женщинам, и это объяснение понравилось Нисетте.

— Ты делаешь из мухи слона, — сказала она.

— Нет, Нисетта, я знаю о нем слишком много, но не достаточно, чтобы согласиться не узнавать о нем больше.

— Я тебя не понимаю, — проговорила Нисетта, обеспокоенная последней его фразой.

— Нисетта, у меня очень хорошая память. Помнишь ли ты, что говорила об этом человеке в ту ночь, о которой ты мне сейчас напомнила?

— Нет, — сказала Нисетта, хмуря лоб и делая усилия, чтобы припомнить. — Впрочем, я была немного… Как и сегодня вечером, — прибавила она, пытаясь улыбнуться.

— Когда ты говорила о нем, твои глаза сверкали. "Если бы ты знал, как он был хорош, умен и весел! Как я веселилась с ним… Я его очень сильно любила", — говорила ты.

— Разве я понимала то, что говорю!

— Когда я спросил, любишь ли ты его сейчас, ты ответила: "И да — и нет".

— Я была не в себе, — сказала Нисетта, смеясь, в то же время смущенная воспоминаниями Панафье.

— Ты была откровенна, вот и все.

— Сегодня я не скажу этого, — нежно проговорила она.

— Но это еще не все. Когда я стал настаивать, чтобы узнать, каким образом родилась у тебя любовь к этому человеку…

— Ну, и что же?.. — с беспокойством перебила Нисетта.

— Ты знаешь, что не все мне сказала, и поэтому беспокоишься, опасаясь, что зашла слишком далеко.

Нисетта прикусила губу.

— Что я тебе сказала? — спросила она.

— Ты отвечала мне: "У меня ужасно ненасытная натура. Я любила этого Пуляра за его пороки. Стыдно сказать, что он сделал со мной. Придумай самое ужасное, что только можешь себе вообразить. Я ему повиновалась из боязни, а отчасти — и от испорченности моей натуры".

— Ну и что же?

— Если ты честно и откровенно скажешь, что значат эти слова, то все недоразумения между нами будут устранены.

— Ты этого хочешь, Поль? — серьезно спросила она.

— Да, хочу.

— Ты можешь узнать ужасные вещи, и в твоих глазах я буду выглядеть последней из женщин.

— Нет такого поступка, который не искупался бы раскаянием.

Эта фраза очень понравилась Нисетте, так как оправдывала ее поведение.

— Я расскажу тебе ужасные вещи.

— Я это знаю.

— И ты не оттолкнешь меня?

— Мы вместе разорвем эту страницу твоей жизни.

Нисетта сидела, закрыв лицо руками, не решаясь начать рассказ.

Поль обнял ее и сказал на ухо:

— Чего ты боишься, Нисетта? Неужели ты думаешь, что я ничего не знаю?

Нисетта сразу же подняла голову и сказала:

— Ты знаешь то, что сказал мне, но это все пустяки. Если бы ты знал…

— Хорошо я немного помогу тебе в твоих признаниях. Аббат Пуляр — это Рауль де Ла-Гавертьер. Он не только мошенник и кутила, но и убийца.

Нисетта вырвалась из объятий Поля, и с испугом отступив, как бы против воли проговорила:

— Ты это знаешь!..

— Не бойся, Нисетта, я обещаю тебе больше, чем прощение. Я знаю; но я хочу знать подробности.

— Хорошо, я расскажу тебе все. Ты не можешь презирать меня больше после того, что ты уже знаешь, — сказала она, решаясь на все.

— Сколько времени ты знаешь этого человека?

— Десять лет.

— Десять лет! Где ты с ним познакомилась?

— Я сказала тебе правду. Я познакомилась с ним в Латинском квартале. В то время он еще ходил в рясе семинариста; в этой одежде он бывал в кафе, на балах — и почти всегда под руку с женщиной. Все его знали, как аббата. От этого и произошло его прозвище.

— А ты знаешь, что он никогда не был аббатом?

— Да, я знаю его с того времени и виделась с ним очень часто.

— Он был твоим любовником?

— Да, три или четыре года, но это уже не имеет значения.

— Я тебя не понимаю.

— Я сейчас объясню. Его зовут "Аббат Пуляр" по имени одного расстриженного аббата из Латинского квартала, но это не его настоящее имя.

— Я знаю. Его зовут Рауль де Ла-Гавертьер, — сказал Поль.

— Нет, этим именем он называется только в клубах и у кокоток.

— Так каково же его настоящее имя?

— Андре Берри.

— Андре Берри? — вскричал Поль. — Что ты мне рассказываешь?!

— Что с тобой? — спросила Нисетта, удивленная тем впечатлением, которое произвели на Поля ее слова.

Панафье был озадачен. До сих пор он не мог объяснить себе причины, которая заставляла братьев хранить тайну и не выдавать правосудию виновного. Он находил удивительным, что они не пользуются случаем исполнить волю отца, так как они повиновались завещанию казненного. Они, кредиторы эшафота, найдя виновного, должны были принудить его сознаться в преступлении, но не мстить ему. Но Панафье, от имени своей названной матери, и Эжени