Герваль — от своего собственного имени — могли предать негодяя правосудию.

Теперь же он понимал, что братья не согласились на это, потому что, заглаживая одно несчастье, они должны были сами вызвать другое. Они бы спасали имя отца, предавая позору имя сестры.

Понятно, что произнесенное Нисеттой имя-Андре Берри произвело на Панафье такое сильное впечатление, что несмотря на всю свою сдержанность он не смог скрыть его.

— Ты знаешь Андре Берри? — спросила Нисетта.

— Ты задаешь мне бессмысленные вопросы, — поспешно ответил он. — Если бы я знал его, то мне не нужно было бы встречаться с тобой и узнавать о нем. Просто удивительно, что есть человек с тремя разными именами: аббат Пуляр, Рауль де Ла-Гавертьер и Андре Берри.

— Последнее имя настоящее.

— Каким образом ты спаслась от него?

— Я тебя не понимаю.

— Этот человек убивает всех женщин, которых знает. А как же ты?..

Нисетта побледнела и как бы против воли сказала:

— Ты это знаешь?

— Да, знаю, и поэтому ты должна говорить откровенно.

— Я откровенна и говорю все, что знаю.

— Почему он тебя пощадил?

— Я могла бы сказать тебе, что он сделал это потому, что любил меня. Но скорее всего потому, что я была бедна. Он становится любовником богатых женщин и ночью убивает их.

— Ты и это знала?

— В тот день, когда я все узнала о нем, я его любила. Если бы я заговорила — он бы убил меня. Я избежала этого, обещая все, что он хочет.

Вспомнив, что Нисетта толкнула Луизу в объятия Аббата, он сказал:

— В таком случае ты была его сообщницей.

— Нет, только один раз я была его поверенной.

— Один раз?

— Да, однажды ночью, когда, по его словам, он устроил выгодное дело.

— Убийство на улице Фридлань?

— Но ты все знаешь! — вскричала озадаченная и немного успокоенная Нисетта.

Поль взял ее за руку, подвел к свету и сказал:

— Я также знаю про дело на улице Дам на Монмартре.

Испуганная поведением и тоном Панафье, Нисетта хотела вырваться, не понимая, откуда ее любовник мог знать такие страшные вещи.

— Я знаю многое, Нисетта, — продолжал Панафье, — поэтому не старайся скрывать от меня что-нибудь. То, как я поведу себя в будущем, зависит от твоего чистосердечного признания. Отвечай мне — была ли ты любовницей этого человека, когда он убил вдову на улице Дам?

— Да.

— Ты знала, что он хочет совершить это ужасное преступление?

— О, нет! Клянусь тебе — нет. Я обожала его. Я жила вместе с ним. Он был игроком и каждый вечер уходил, возвращаясь поздно ночью.

Мы не были бедны, хотя случались и такие дни. Зато в течение десяти-двенадцати дней мы жили широко.

— Чем он занимался?

— Ничем. Он играл. Один раз он не смог ничего выиграть, и нам пришлось все заложить и продать. Наконец наступил день, когда у нас ничего не осталось. Измученная этой жизнью, я рассердилась, но он успокоил меня, сказав, что через несколько дней мы разбогатеем. Через три дня он вернулся домой около четырех часов утра. Я уже лежала в постели, но не спала. Я не задувала свечку, так как хотела с ним поговорить серьезно, когда он вернется.

Когда он вошел, я была озадачена. Он был бледен и взволнован. Его лоб был покрыт потом, а сам он дрожал.

Он удивился, увидев, что я не сплю так поздно, и хотел улыбнуться, но у него ничего не вышло. Он был совсем не похож на себя. "Почему ты до сих пор не спишь?" — спросил он прерывающимся от волнения голосом, стараясь казаться спокойным. "Я ждала тебя". — "Для чего?" — с беспокойством спросил он, нахмурив брови. "Чтобы сказать тебе, что мне надоела такая жизнь и я хочу порвать с тобой". — "Зачем?" — "Я не могу переносить нищету". — "И это все?!" — спросил он и засмеялся. "Да, наша жизнь должна измениться". "Милая Нисетта, — сказал он, смеясь, — ты хочешь, чтобы наша жизнь изменилась? Ты хочешь денег? Твое желание будет исполнено".

Тут он опустил руку в карман, достал оттуда пригоршню золота и бросил на постель. Блеск золота привел меня в восторг. Он принес около десяти тысяч франков золотом и около двадцати тысяч купюрами. "Где ты все это взял?" — "Э-э, — отвечал он мне, — счастье не всегда постоянно". — "Ты все это выиграл?" — "Даже больше". — "Это невозможно". — "Я проигрывал уже долгое время. Должен же я был когда-нибудь отыграться". Я была в восторге.

Он лёг спать и сразу уснул, но сон его был беспокойным. Он бредил, защищался от кого-то. Я заметила на его рубашке капли крови. Так как он вдруг закричал во сне, то я его разбудила. Он выпрямился и с ужасным видом спросил: "Я что-нибудь говорил?" "Нет", — ответила я. Он вздохнул с облегчением и еще раз спросил: "Так я ничего не говорил?" — "Почему ты об этом спрашиваешь?" — "Потому, что мне снился ужасный сен". — "Что с тобой?" — "У меня лихорадка".

Тогда я встала и приготовила ему согревающее питье. В течение многих ночей его сон был беспокоен. Каждое утро, встав, он набрасывался на газеты. Так как мне рассказали об убийстве на улице Дам, то однажды вечером я заговорила о нем. "Почему ты мне это рассказываешь?" — спросил он, побледнев. "Потому, что это напечатано в газетах". — "Вы, женщины, верите всему, что печатается. Это просто утка", — с гневом сказал он. В гневе он был ужасен. Поэтому я сразу замолчала. К тому же я придавала слишком мало значения тому, что рассказала, но не могла забыть его странного ответа и беспричинного гнева.

На другой день я что-то искала в шкафу. Под бельем я нашла сверток, развязала его, чтобы посмотреть, что в нем лежит, и увидела кольца, цепочки и драгоценности. Когда я все это рассматривала, пытаясь понять, откуда у него все это, он вошел в комнату, и бросившись ко мне, начал душить, говоря: "Ты слишком много знаешь, Нисетта, чтобы жить". Я стала сопротивляться, просила пощады, клялась, что буду молчать. Вдруг он остановился, выпустил меня и сказал: "Я достаточно много знаю, чтобы не дать арестовать себя".

Нисетта вдруг замолчала.

Панафье сухо сказал:

— Ты обещала мне все рассказать, теперь уже поздно останавливаться.

— Он хотел сказать, что я убила своего ребенка, который родился у меня после того, как я оставила мужа, — выдавила Нисетта. — Но это неправда. Бедняжка умер раньше, чем родился, я его не убивала…

Панафье чувствовал, что его сердце наполняется презрением и отвращением от всей этой грязи.

— Чтобы спасти себя, я обещала ему