Черешни спели не по дням, а по часам. Красные почернели,розовые покраснели, желтые густо порозовели, а белые пожелтели и приобрелигустой медовый цвет, даже на вид сладкий. С раннего утра начиналась война сптицами. Привязывали к веткам пестрые лоскутья, выставляли пугала, бегали поддеревьями, хлопая в ладоши, и охрипшими голосами кричали: «Киш-ш-ш-ш!» Время отвремени раздавались выстрелы из берданки и с металлическим звоном проносилисьзаряды мелкой дроби.

Это оказалось еще труднее, чем окапывать или таскать воду.О, как ненавидел Петя скворцов! Как они были теперь непохожи на тех поэтическихптиц, которые радостно свистели на разные голоса, отчего нарядный весенний деньказался еще ярче, аллеи еще тенистей, а легкие облачка как бы замирали всладком беспамятстве…

Теперь это были хищники, откуда ни возьмись налетавшие целойтучей на мирный сад. Они терзали своими острыми клювами ягоды, зорко выбираясамые зрелые, и вырывали из них треугольные куски мякоти.

Они их не столько ели, сколько портили. Когда их удавалосьсогнать с дерева, они потом долго летали над ним, делая круги и виражи.

Сделали попытку, подставив стулья, снять урожай с несколькихдеревьев и убедились, как это трудно сделать, не имея опыта. Решили на первыхпорах торговать черешней в розницу и отправили Гаврилу с большой корзиной наБольшой Фонтан. Гаврила долго ходил по дачам и принес всего семьдесят копеек,косноязычно сказав, что больше не выручил, и пошел спать за конюшню, в бурьян,распространяя вокруг себя запах монопольки.

Заходили дачники с дачи Ковалевского – две хорошенькиебарышни с кружевными зонтиками и студент в белом кителе. Они купили два фунта,но так как весов не было, то тетя отвалила им на глаз фунтов пять в кокетливуюкорзиночку, которую студент нес на палке через плечо.

Барышни тотчас повесили себе черешни на маленькие ушки, каксережки, и еще больше похорошели, покрылись ямочками, стали вертеться исмеяться, и тетя смотрела на них с таким видом, как будто хотела сказать:«Господа, я не понимаю, как вы можете радоваться!»

Затем почтальон принес письмо от нотариуса, напечатанное напишущей машинке, с коротким и грозным напоминанием, что срок платежа повекселям наступает через три дня.

Тетя опять помчалась в город, но вернулась ни с чем, так какмадам Стороженко опять была в отъезде, а «персы», как бы в насмешку над здравымсмыслом, предлагали уже не два сорок, а рубль тридцать за пуд франко-привоз.Кроме того, они, вероятно, еще и нагрубили тете, так как она чуть не плакала,сорвала с себя шляпку и несколько раз повторила, бегая по террасе:

– Какие мерзавцы! Боже мой, какие мерзавцы!

Оставалось одно: нанять подводы у немцев-колонистов, у нихже взять напрокат корзины и, вопреки священным принципам Василия Петровича,воспользоваться чужим трудом, то есть нанять в окрестностях деревенскихдевушек, чтобы они как можно быстрее собрали урожай, уже почти на четвертьрасклеванный птицами.

Немцы отказались дать подводы, а девушки были уже все нанятыв другие сады.

– Будь проклят тот час, когда я позволил втянуть себя в этуидиотскую затею! – кричал отец.

– Василий Петрович, во имя покойной Жени пощадите меня! – сослезами говорила тетя, и по ее голосу чувствовалось, что у нее распух нос.

В довершение всего, ворота со скрипом отворились, и наусадьбу въехала бричка. Один «перс» сидел на козлах, другой стоял на подножке,а на сиденье подпрыгивала боком большая, толстая дама в парусиновом балахоне ипыльной шляпке с выгоревшими незабудками. Бричка проехала прямо через клумбу стабаком и петуниями и остановилась возле дома. «Персы» тотчас подхватили дамупод локти, и она, тяжело перебирая ногами, слезла с брички. У нее было жирное,но тем не менее мускулистое усатое лицо с грубым, свекольным румянцем и ничегоне выражающие глаза.

– А ну, мальчик… не знаю, как тебя зовут… не хлопай ушами, аживенько у меня сбегай и позови сюда хозяев, – заметив Павлика, сказала она содышкой низким базарным голосом и уже собиралась сесть на железный садовыйстул, который ей подставил один из «персов», но в это время как раз появиласьтетя, а за ней Василий Петрович. – Вы здесь будете хозяева? – спросила приезжаяи, не дожидаясь ответа, сунула сначала Василию Петровичу, а потом тете своюкороткую руку в черных кружевных митенках, откуда торчали толстые, как быобрубленные пальцы. – Здравствуйте вам, – сказала она. – Я мадам Стороженко.

Тетя вспыхнула от волнения.

– Ах, как это мило с вашей стороны! – быстро заговорилатетя, и на ее лице появилась суетливая светская улыбка. – Я два раза заезжала квам на привоз, но не застала. Вы такая неуловимая женщина! – И тетя собворожительным выражением погрозила мадам Стороженко пальчиком. – Но, каквидите, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

– Это не важно – сказала мадам. Стороженко, пропустив мимоушей тонкий афоризм насчет горы и Магомета. – Мне сказали люди на привозе, чтовы имеете продавать урожай вашей черешни. Так я у вас его покупаю.

– В таком случае, может быть, вы посмотрите сад? – сказалатетя, многозначительно переглянувшись с Василием Петровичем.

– Я этот сад знаю как облупленный, – ответила мадамСтороженко. – Слава богу, не в первый раз. Я здесь покупала урожай еще тогда,когда сад держала мадам Васютинская. Я вам должна сказать, что у мадамВасютинской было куда больше порядка. А у вас уже шпаки покалечили половинучерешни. Конечно, не мое дело, но я вам скажу, что вы, таки да, порядочнозапустили ваш сад. Навряд ли вам удастся свести концы с концами. Хотя лично язанимаюсь фруктой лишь пятый год, а до этого времени занималась исключительнорыбой, но можете спросить каждого, и каждый вам скажет, что мадам Стороженкотаки что-нибудь понимает в фрукте. Разве это черешня? Это же не черешня, авоши. Можете мне поверить.

Василий Петрович и тетя стояли перед мадам Стороженко,испытывая то отчаяние, то надежду. Теперь только от нее одной зависела ихсудьба, но ничего невозможно было прочитать на ее грубом лице.

Наконец мадам Стороженко сказала:

– Одним словом, чтобы долго с вами не цацкаться, вот! – Онаоткрыла большой кожаный кошелек, висевший у нее на ремешке через плечо, ивынула из него, видимо, приготовленную заранее хрустящую сторублевую бумажку спортретом императрицы Екатерины. – Держите!

– Как, всего сто рублей, когда по одним лишь векселям надоплатить триста!