по месту рождения предков — поэтому супруги направились в Иудею. Эта перепись, а также скупые исторические свидетельства, которые можно почерпнуть из Евангелий — о том, что правителем Иудеи был тогда Ирод Великий, а римским наместником в Сирии — человек по имени Публий Сульпиций Квириний[286], — позволяют считать, что события рождественской истории происходили не в 753 г. от основания Рима — в год начала «нашей эры», — а на несколько лет раньше539. «Жители Иерусалима, привыкшие, что их город часто посещают пилигримы из дальних стран, вероятно, не обратили внимания на караван чужеземцев, который двигался по его улицам зимой 750 г. от основания Рима, — пишет в своей книге «Сын человеческий» Александр Мень. — Но вскоре о них заговорили, так как стало известно, что путешественники разыскивают царя Иудеи, причём вовсе не Ирода, а другого, недавно родившегося. "Мы видели восхождение его звезды и пришли поклониться емуˮ, — объясняли они. Оказалось, что это были восточные маги, обнаружившие в небе знак великого Властелина. То, что разыскивать его они пришли в Иерусалим, удивить никого не могло. Все слышали пророчества о таинственном Человеке из Иудеи, Которому надлежало покорить мир». Как известно, они нашли маленького Мессию неподалёку от столицы, в месте, менее всего походившем на царскую колыбель — кормушке для животных; рядом с новорождённым были лишь мать и Иосиф.

Кем именно являлись волхвы — нельзя сказать однозначно; Евангелия не сообщают даже, сколько их было, но в иконографии Рождества волхвов обычно изображают втроём по числу даров, принесённых Младенцу540. Греческое слово, которым они названы, обозначает волшебника, мага. Существует мнение, что волхвы занимались астрологией и были высокопоставленными придворными мудрецами одной из соседних стран[287]; Матфей оговаривается, что они пришли «с востока»[288]. После родных Иисуса первыми о его рождении узнали самые простые, далёкие от учёности люди: пастухи, пасшие животных в окрестностях Вифлеема. Они удивились вспыхнувшей в небе необычной звезде и увидели ангела, который объявил им благую весть «…к великой радости всего народа»[289]. Наряду с ними, однако, к Младенцу устремились люди совершенно другого толка: иноверцы, не связанные с еврейством, они были представителями цивилизации, превосходившей захолустную Иудею по интеллектуальной и духовной культуре, приближёнными чужестранного царя, мыслителями, которые заинтересовались редким астрономическим явлением.

Поклонение волхвов — в числе самых узнаваемых евангельских сюжетов в искусстве. В памяти множества людей он запечатлён в виде одной из европейских картин, изображающих эту сцену, причём особенно любимы ренессансные. «Поклонения волхвов» этой эпохи и правда трудно забыть: к XV в. сюжет стал ассоциироваться с крупной, ослепительно-яркой, насыщенной подробностями композицией, которая служила чем-то вроде бенефиса художника. Такие картины представляли собой эффектные многофигурные композиции (к Младенцу шествовали теперь не только волхвы, но и их свита), в которых мастер целенаправленно ставил и с блеском решал труднейшие технические задачи. Среди них изображение множества героев, сложные ракурсы; включение в композицию животных (не только обитателей хлева, в который традиция помещает сцену Рождества, но также лошадей, верблюдов, экзотических зверей и птиц); дефиле одежд, где скромные облачения пастухов контрастировали с нарядами иностранцев — шёлком, бархатом, вышивками, мехами, перьями, золотом и драгоценными камнями. Существовала традиция изображения волхвов как аллегорий трёх возрастов — юности, зрелости и старости, — а также трёх рас, что создавало дополнительные трудности в изображении фигур, ладоней, черт лица, оттенка и фактуры кожи и волос персонажей. Среди наиболее заметных работ этого века — «Поклонения волхвов» Джентиле да Фабриано (1423) и Фра Анджелико (1460), прославленный фресковый цикл Беноццо Гоццоли (1459), где головокружительной красоты шествие занимает всю поверхность стен небольшой капеллы; картина одного из героев предыдущей главы — Доменико Венециано (1439), в своей красочной щедрости совершенно не похожая на интимное, лаконичное «Благовещение», а также несколько «Поклонений» Сандро Боттичелли: пожалуй, самого известного живописца кватроченто541. Как и пьеса Петера Аблингера, сочинение, о котором пойдёт речь в этой главе, основано на ренессансной картине (правда, на этом сходства между двумя опусами заканчиваются). Именно от известнейшего боттичеллиевского «Поклонения волхвов» (1475-1476) отталкивался в 1927 г. земляк художника Отторино Респиги — один из крупнейших симфонистов в истории итальянской музыки, композитор удивительного дарования, странной судьбы и парадоксальной репутации.

Респиги родился в Болонье в 1879 г., учился там в музыкальном лицее по классу скрипки542, а затем почти полгода провёл в России, работая концертмейстером альтов в оркестре Мариинского театра в Санкт-Петербурге и беря уроки композиции у Римского-Корсакова. По возвращении в Болонью Респиги продолжил учёбу в лицее, где его педагогом стал Джузеппе Мартуччи. Он был одним из композиторов, мечтавших о возрождении оркестровой музыки в Италии — традиционно «оперной» стране, в XIX, самом «симфоническом» веке не создавшей своей знаковой симфонии. Мартуччи верил, что итальянским авторам нельзя замыкаться в мире привычного оперного сладкозвучия, но нужно идти в ногу со временем, осваивая звуковые новшества европейской музыки — в первую очередь Рихарда Вагнера, которого Мартуччи ценил и пропагандировал. Респиги также получил прививку немецкой музыки; он дважды бывал в Берлине, в один из приездов, возможно, взяв несколько уроков у романтика Макса Бруха. Русская культура, однако, была ему больше по душе: в 1902-1903 гг. он снова поехал в Россию, на этот раз пробыл в ней почти год, поработал в Москве и завёл множество русских знакомых, среди которых был тенор Леонид Собинов. По следам этой поездки он даже сочинил «Славянскую фантазию» для фортепиано с оркестром. Любовь ко всему русскому Респиги сохранил на много лет. Когда в 1913 г. он переехал в Рим, получив приглашение на должность профессора композиции в консерватории Санта-Чечилия, он охотно водил дружбу с представителями русского эмигрантского сообщества; по всей видимости, умел немного разговаривать и читать на русском. Преподавая, в своём классе контрапункта Респиги встретил 21-летнюю студентку Эльзу Оливьери-Санджакомо, которая позже стала женой, соратницей и биографом композитора, сыграв огромную роль в том, как развивались его судьба и карьера543.

«Фонтаны Рима», ч. 1: «Фонтан Валле Джулия на заре»

В Риме он жил до конца жизни. Именно этот город — главный герой его самых репертуарных работ: знаменитой триады «римских» симфонических поэм544, которые ассоциируются с именем Респиги у большинства слушателей. Эти партитуры монументальны, роскошны, написаны сочными оркестровыми красками. Они — прямые наследницы симфонических работ Рихарда Штрауса (огромные составы, насыщенность, броскость, «сверкающие» тембры), Римского-Корсакова (мобилизация красочных ресурсов оркестра для создания палитры, которая кажется слуху неограниченной) и Клода Дебюсси (цветистость импрессионизма, но облечённая в более тяжеловесную форму)545. Написанные в период с 1915 до 1928 г., по звуку они принадлежат скорее миру музыки,