к новому распорядку жизни рядом с советским ракетным заводом 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. В то время как до 4 апреля любой инспектор на месте по умолчанию находился на дежурстве, Советы приняли более расслабленную позу, когда дело дошло до передвижения инспектора и ношения опознавательных значков. Теперь, когда большая группа американцев якобы не при исполнении служебных обязанностей жила рядом с секретным военно-промышленным объектом, Советы, возглавляемые не кем иным, как Вячеславом Лопатиным, попытались установить хоть какой-то контроль.

Было решено, что инспекторы начнут носить свои бейджики с фотографией и именем с 1 июня 1989 года. Советы также настаивали на том, что, хотя инспекторы могли свободно перемещаться в свои жилые помещения, административное здание Рузвельт и обратно по своему усмотрению, любой инспектор, входящий в «техническую зону» (т. е. в DCC, на склад или в любую другую часть объекта контроля), должен сначала уведомить советскую сторону, которая либо обеспечит сопровождение, либо даст инспектору разрешение на прохождение без сопровождения. Эти процедуры вскоре вступили в противоречие с американской трудовой этикой, в соответствии с которой инспекторов вызывали из якобы их свободного времени, чтобы они реагировали на требования начальника участка или менеджера участка по мере их возникновения. Разочарование Советов было ощутимым, когда инспекторы были вызваны для оказания помощи в монтажных работах, приняв профиль работы, в соответствии с которым они работали в течение последних десяти месяцев, и направляясь непосредственно в то место, где они были необходимы. Как и ко всему новому, к советским ограничениям на передвижение требовалось некоторое привыкание, но к концу апреля 1989 года количество ежедневных нарушений значительно сократилось (хотя они и не были устранены).

Еще одной проблемой, проявившейся вскоре после переезда в новые кварталы, стало состояние периметра вокруг Воткинского завода окончательной сборки. Летом и осенью 1988 года инспекторы несколько раз поднимали вопрос о трудном переходе по болотистой, неровной и заваленной мусором местности. Однако с приходом зимы этот вопрос временно стал спорным, и вскоре инспекторы и их советские сопровождающие надевали лыжи для того, что, по общему мнению, было быстрым и приятным походом по периметру. Однако с апрелем наступило неизбежное таяние, и снова пришлось идти по тому, что при хороших условиях было трудным путем, а при влажных и грязных условиях — опасной тропой.

Случилось неизбежное. Один из инспекторов Hughes сильно подвернул лодыжку во время патрулирования периметра. Когда инспекционная группа подняла этот вопрос со своими советскими коллегами, их опасения были быстро учтены. Соколов же добавил, что обе стороны страдали от сложившейся климатической ситуации. Чтобы заставить Советский Союз отреагировать, инспекторы попытались включить протест в ежемесячный отчет о проверке, сославшись на небезопасные условия по периметру завода как на «аномалию договора», или нарушение.

Эта тактика сработала, и в обмен на согласие американской стороны отказаться от официальной жалобы Советы согласились получить отчет от инспекторов с перечислением конкретных требуемых улучшений.

Мне было поручено провести этот опрос. В своем отчете Дугу Энглунду я рекомендовал проложить пешеходную дорожку шириной примерно в один метр по большей части периметра с использованием гравия или приемлемого заменителя. Я отметил, что цель гравийной тропы состояла в том, чтобы «предоставить американским инспекторам и их советским сопровождающим поверхность для ходьбы, которая не позволяет им соприкасаться с клещевой травой или кустарником. В более болотистых районах я рекомендовал построить приподнятую дорожку, состоящую из «деревянных досок, установленных друг с другом, что обеспечивает непрерывную пешеходную поверхность шириной в один метр по всей длине». Я также выделил несколько областей, где необходимо убрать мусор, и еще одну, где следует установить перила, чтобы инспекторы и сопровождающие не падали с крутых склонов.

Советы получили отчет и пообещали внести требуемые улучшения.

Дипломатические нарушения: Мои тосты

Дипломатия — сложное дело для тех, кто не обучен искусству переговоров, компромиссов и отказа от обязательств. Сотрудникам дипломатической службы требуются годы, чтобы развить этот набор навыков. Сотрудники иностранных подразделений проходят достаточно формальную подготовку, подкрепленную некоторым практическим опытом в посольствах, чтобы действовать самостоятельно. Однако офицерам ротного ранга, прибывшим прямиком из морской пехоты флота, никогда не следует поручать ничего, хотя бы отдаленно требующего дипломатической утонченности. Я служил живым, дышащим примером в этом деле.

В октябре 1988 года генерал Ладжуа впервые посетил Воткинский центр контроля. Его сопровождал советский коллега генерал-майор Медведев, командующий Советским центром по уменьшению ядерной опасности. Ближе к концу его визита Советы устроили обед в честь генерала Ладжуа на даче Устинова. Я был старшим лейтенантом, обычно слишком младшим, чтобы участвовать в таком собрании, но поскольку в то время в Воткинске было еще два офицера морской пехоты (полковник Коннелл, командир участка, и подполковник Аль-Шивли, начальник штаба генерала Ладжуа), генерал Медведев подумал, что это будет хорошая идея пригласить третьего морского пехотинца.

Обед был скромным, очень приятное светское мероприятие. Я молча сидел на своем месте, вдыхая, как мне казалось, разреженный воздух живой дипломатии. Бокалы были наполнены, и тосты произносились участниками последовательно, начиная с генералов, по порядку старшинства, заканчивая самым низким человеком на тотемном столбе — мной.

Мой русский был ужасен, и я просто предполагал, что они пройдут мимо меня, но генерал Медведев настоял на том, чтобы услышать, как «один из морских пехотинцев генерала Ладжуа расскажет о жизни в Воткинске». В то время я проводил значительное время, наблюдая за Анатолием Черненко и его строительной группой, когда они выполняли свои различные задачи на стройплощадке. Черненко был прирожденным лидером среди мужчин, и каждое утро перед началом работы он собирал вокруг себя своих солдат для ободряющей речи, которая неизменно заканчивалась приветствиями типа «Раз, два, три… Зае…!» Я спросил Черненко, что это значит, и он ответил мне: «Сильная работа».

Я начал рассказывать историю команды Черненко и о том, как они были живым воплощением духа договора — усердно трудились во имя общего блага. Напротив меня сидел сам Черненко, который более чем заслужил место за столом. Когда я начал говорить, его лицо расплылось в улыбке, он кивал головой, когда я говорил добрые слова о нем и его людях.

Однако, когда я упомянул о его утренней бодрой речи, в его поведении произошла заметная перемена, которая еще больше сменилась выражением крайнего ужаса, когда я закончил свой тост.

«Итак, в честь духа совместной работы, которым до сих пор отличался опыт РСМД в Воткинске, — сказал я, поднимаясь на ноги, — я хотел бы позаимствовать фразу, которой мистер Черненко научил меня, мотивируя своих людей каждое утро».

Я посмотрел на генерала Ладжуа, затем на