В это время в кабинете Филиппова шел серьезный разговор. Хозяин спросил остальных комитетчиков:

– Неужели не обойтись без мордобоя? Поймите, господа, я с большим трудом искоренил у себя это зло. А теперь сам же поощряю? Может, словесно вразумим?

– Владимир Гаврилович, они упекли Лыкова фактически на верную погибель. Его там через день убить пытаются! Пока мы тут вразумляем… Страшно подумать, что может случиться. Надо действовать быстро. Да, жестоко. Но это единственный способ сломать негодяев, – ответил от имени всех Таубе.

Наконец фартового позвали к начальнику. Он вошел ни жив ни мертв и понял, что дела его плохи. В кабинете сидели шестеро, один страшнее другого. Филиппов сверлил гостя недобрым взглядом. Однорукий генерал смотрел так, словно прикидывал, как бы ловчее удавить. Жандармский полковник хищно сощурился. Военный капитан скрипел зубами. А двое штатских, казалось, желают съесть фартового живьем.

– Иван Несытов? – с презрением спросил Филиппов. – Это ты дал на суде ложное показание против статского советника Лыкова?

– Ну… дал. Только почему же ложное?

Начальник ПСП крякнул неодобрительно и сказал молодому с восточной внешностью:

– Сергей Манолович, приступайте.

Тот только и ждал команды. Мигом подскочил к вору и сильным ударом в ухо сбил его с ног.

– А-а!!! За что?!

Капитан с полковником подняли Несытова. И тут же без паузы капитан врезал вору в другое ухо.

После второго удара в голове у обвиняемого долго гудело. Он с трудом расслышал слова главного столичного сыщика:

– Ты спрашиваешь – за что? Кабашник, неужели непонятно?

– Я… ваше высокородие… Есть же прокурорский надзор…

– Да черт с ним, – заявил Филиппов. – Как будто он тебе поможет. За твою проделку с Алексеем Николаевичем… Неужели ты думал, что это сойдет тебе с рук? Сейчас возьмем тебя в лещетки[126], по-другому запоешь.

Вор не успел ответить, как в разговор вмешался жандарм. Он вынул из ножен шашку и аккуратно положил ее на стол. После чего со словами «неохота руки марать» стал охаживать Несытова ножнами по спине. Тот лишь охал.

– Чья теперь очередь? – спросил полковник, отведя душу.

– Моя, – отозвался тот штатский, что был постарше.

– Извольте, господин Титус.

Сразу выяснилось, что бить этот штатский большой мастак. После нескольких оплеух вор совсем раскис. Но отпускать его не собирались. Титус спросил у хозяина кабинета:

– У сыскной полиции есть камеры временного содержания?

– Конечно. В съезжей Казанской части, это тут, за стенкой. Хотите посадить его поближе, чтобы быстрее убедить?

– Да я не об этом. Тут случались самоубийства?

– Было однажды три года назад. Посадили мошенника, а он взял и удавился. Недосмотрели.

– А как тот мошенник сумел? Почему не отобрали ремень и все прочее?

Филиппов пояснил:

– Отобрали. Только он разодрал на полосы рубаху, сделал петлю и того… на трубе отопления.

Титус пощупал рубашку на воре и одобрительно сказал:

– Годится.

Несытов чуть не завыл от страха.

– Что вы делаете, господа? Скажите, что вам надо! Убивать зачем?

Тут заговорил однорукий генерал, и все сразу почтительно замолчали. Генерал сказал веско:

– Ты оболгал нашего друга Алексея Николаевича Лыкова. За какие-то жалкие семьдесят пять рублей. И теперь у тебя лишь два выхода. Или сказать правду, как все было на самом деле. Или тебя сживут со свету. Что выбираешь?

Ванька молчал. Перед глазами у него встал Лука Кайзеров, страшный, с ледяными глазами. Он махал перед лицом вора финкой и говорил:

– Или заявишь, что требую, или перо в бок. И на суде, и после – держись на своем. Понял? Никого не бойся, а бойся меня. Сыскные законники, чем бы ни пугали, ничего тебе не сделают. А у меня закон один: моя воля.

Генерал будто прочитал мысли Несытова.

– Боишься мести Кайзерова с Дригой? Зря. Они уже в каторгу едут. Надолго. А тебе теперь надо думать, как отсюда живым выбраться. – Генерал сказал последние слова с такой ледяной интонацией, что у вора мороз пробежал по спине. – Меня зовут Таубе. Остальных тебе знать ни к чему, но поверь: любой из нас прикончит тебя с большим удовольствием. Наверняка в камере убийцы тебе говорили, что мы законники и потому не опасны. Хочу огорчить: я в своей жизни столько раз переступал через закон, что сбился со счету. Вот ты вякнул о прокурорском надзоре. Нас тут шестеро, от генерал-майора до коллежского асессора. Есть жандармский полковник, капитан из военной контрразведки, начальник сыскной части, чиновник особых поручений Департамента полиции и один обыватель. Что будет твой голос против наших шести? Тьфу, смешно представить.

– А я следы истязаний предъявлю.

– Ха-ха. Мы умеем бить так, что следов не останется. Только душа вон вылетит, а с виду будешь как огурчик. В пупырышках.

Вор озадаченно молчал. Он стал приходить в себя и уже не так боялся. Шансы, что тебя удавят в столице, смехотворны. Его привезли в сыскную из Домзака. Ну посадят в камеру при части. Если там арестант повесится, будет большой скандал. Филиппов замучается оправдываться. Начальство, газетчики, надзор, попечительство о тюрьмах… Сообразив все это, Несытов расправил плечи. Что не укрылось от внимания генерал-майора. Он кивнул Азвестопуло, и тот заговорил иначе:

– Можно и по-другому, если у тебя еще остались мозги. Обвинительный акт получил? Прокурор хочет четыре года исправительных отделений. А отчего? Вы с Бабкиным украли имущество у вдовы надворного советника князя Девлет-Кильдеева на сумму пятьсот два рубля. И все!

– Что «все»? – сделал вид, что не понял, Несытов.

– Сам кумекай. Пятьсот рублей – граница. Два рубля сверху – и уже арестантские роты. Но у господина Филиппова есть к тебе предложение. Дай правдивые показания по делу Лыкова, и в протоколе вместо пятисот двух рублей останется, к примеру, четыреста восемьдесят три. И вы с Бабкиным получите год тюрьмы. Вместо четырех лет в Литовском замке и лишения прав.

– Как так? – выпучил глаза Ванька.

– Да вот так, братское чувырло. Господин статский советник сделает тебе облегчение. Огромное! И после года, как выйдешь на свободу, тебя не турнут из столицы. Чуешь выгоду?

– Эта…

Филиппов ударил ладонью по столешнице:

– Чего ты не понял? Закон что дышло: куда повернул, туда и вышло. Я начальник сыскной полиции Санкт-Петербурга. Напишу в протоколе одну сумму, и сядешь надолго. Знаешь, когда мы с тобой увидимся? На ту осень, годов через восемь. А могу другую сумму указать. Об этом тебе и говорит коллежский асессор Азвестопуло. Или ты не знал, что с полицией нужно дружить?