пришло упрекнуть командира. Однако младший лейтенант и помыслить не мог дать отбой. Он не привык отступать от принятых решений, к тому же лучше, чем кто-либо другой, понимал нужность и значение предстоящей операции.

С той минуты, как пленный ученый сообщил о грозящей лежбищу котиков опасности, у Бегичева возникла странная ассоциация. Вспомнилась услышанная в детстве история спасения золотого запаса России, вывезенного Колчаком в Сибирь.

Горстка храбрецов, шедших на смертельный риск, не имела за душой ни гроша. Разутыми, голодными людьми владела единственная цель – вернуть сокровища республике. Понимали они, что творят? Безусловно. Так было нужно, жизненно необходимо во имя окончательной победы революции! Так было надо во имя блага народа! Вот они, так называемые громкие слова и славные дела… Чем же Кайхэн не золотой эшелон? Вот о чем стоило бы рассказать бойцам! Впрочем, его разведчики не нуждаются в агитации. Они умеют честно нести тяжкую солдатскую службу, привыкли к опасности, к тому же безоглядно верят своему командиру. Те, что постарше, знали историю, потому что делали ее своими руками. А ровесники младшего лейтенанта ничуть не слабее духом тех, что дрались и геройски гибли в Гражданскую…

Сгущающаяся темнота действовала на Бегичева угнетающе. То ли от сырости, то ли от поднимающейся температуры знобило. Самочувствие с каждым часом ухудшалось.

Бесшумно подошла Юля.

– Болит? – спросила тихо.

– До свадьбы заживет, – неловко отшутился Бегичев.

– Надо бы повязку сменить…

– Не стоит, Юленька, – ответил он мягко. – Да ты не беспокойся.

– Господи, какая беда, что все лекарства вымокли в болотах. Лучше бы заболела я. Женщины более выносливые. Ты еще потерпишь немного, ладно?

– Я сделаю так, как ты скажешь. И вообще я почти здоров. Пожалуйста, не кличь на себя беду…

И подумал: спасибо, ночь, и не видно лица, одуревшего от счастья и глупо расплывшегося от невысказанной нежности.

Чтобы отвлечь Юлю, Бегичев попросил уточнить у японца состав охраны на базе «Мицубиси». Каяма внимательно выслушал девушку и объяснил: причал обычно охраняет сторож. На судне вахтенный. Остальные члены экипажа отдыхают в рёкане, специально построенной фирмой на берегу для моряков и охранников.

Говорил Каяма тихо, отчетливо выговаривая каждое слово, но без недавней страстности. Русские, надо полагать, давно заметили, что первоначальный энтузиазм его несколько поубавился. Тем не менее никто никаких вопросов не задавал. Редкая деликатность! С точки зрения Каямы, русский офицер вправе был потребовать объяснения, почему пленный, вначале умолявший о помощи, ведет себя теперь так, будто одумался и сожалеет о сделанном.

Доктор Каяма и сам не понимал, что с ним происходит. Печаль не просто лежала камнем на душе, она давила его, физически давила, мешая думать, дышать. Он не жалел о своем поступке. У него не было иного выхода. Убегающий не выбирает дороги. Каяма благодарен богине Аматерасу, что русские встретились у него на пути. Они одни могли помешать преступлению и предотвратить беду. Сам Каяма, старый и немощный, ровным счетом ничего не в состоянии сделать. Если бы удалось даже попасть на Кайхэн, кроме пары слабых кулаков и осипшего голоса, он ничего не смог бы противопоставить злому року в образе фирмы «Мицубиси» и исполнителя ее воли отставного фельдфебеля Сигетаво Уэхары.

Конечно, Каяма понимал: узнай кто-либо в Токио о поступке научного консультанта фирмы, его бы прокляли и осудили, как в свое время профессора Минобэ[86] за его теорию о земном происхождении императора! И все же немыслимо допустить гибель котикового стада. Все существо его – ученого и человека – противилось этому. Суть вопроса куда серьезнее осуществления враждебной акции против русских. Она не может быть зависима от благополучия какой-либо одной нации, живущей на земле. Гибель лежбища – общечеловеческая трагедия, нарушающая экологический баланс Земли. Уничтожение любого биологического вида ведет к неприятным, а порой и катастрофическим последствиям для природы в целом и для человека, в частности.

Вначале Каяма действовал импульсивно. Упросив незнакомого майора, едущего в сторону фронта, подвезти его, он покинул Тойохару с единственной мыслью – бороться! С кем, каким образом, он еще не знал. Оказавшись в плену у русских, Каяма воспрянул. Ни секунды не колеблясь, он призвал их на помощь.

Позже – у него было время для размышлений, – посмотрев на себя со стороны, Каяма понял и другое. Русские воевали против его страны и потому были врагами его народа. Шла война – объективная реальность, отрицать которую не имело смысла. Человек, если он любит родину, не может отделять себя от соотечественников.

Каяма не был патриотом в том значении слова, которое придавали ему власть имущие, требовавшие от подданных империи слепого повиновения. Однако он, так же как и все японцы, с детства впитавшие в себя дух страны Ямато, свято чтил национальные обычаи, родную культуру и не мыслил жизни в ином государстве. Поэтому и считал естественно необходимым разделить судьбу своего народа, сколь тяжкой бы она ни была. Выдавая секреты фирмы и помогая русским добраться до Кайхэна, Каяма, хотел он того или нет, способствовал врагу.

Уверенный в собственной правоте, доктор Такидзин Каяма в то же время не находил себе оправдания. Тяжкое состояние раздвоенности не давало ему уснуть.

Со стороны моря, едва слышимого издалека, доносились мягкие сдержанные всплески. Словно звон сямисэна[87], когда его струны только чуть трогают кончиками пальцев. Это не походило на мелодию, лишь на преддверие к ней, в котором, кто знает, может родиться песня нежности или прощальный марш камикадзе…

Послышался скрип уключин, знакомый Каяме с юных лет. Когда старшие братья на весельных баркасах выходили в море, они не брали его с собой. Отец решил: пусть хоть один из рода Каямы станет образованным человеком. «Мы все вместе достаточно зарабатываем, – сказал он, – чтобы учить малыша…»

«Значит, русские добыли лодку», – с облегчением подумал Каяма. Теперь от него не потребуют вести отряд через город. Да и подобраться к пирсу, где обычно стояли кавасаки, разумнее всего с моря.

Странные вообще эти русские. Добродушие в них уживается с горячностью, простота с хитростью. Говорят они слишком много, причем громко, резко, будто ругаясь, однако не ссорятся. Но больше всего Каяму поражали отношения между ними. Офицер не требовал никаких привилегий, держался с солдатами как с равными, ел со всеми и то же самое, что остальные. Солдаты беспрекословно подчинялись старшему чину, но в их поведении не было даже намека на подобострастие. Уж очень по-приятельски обращались они к своему командиру, а тот воспринимал это как должное. Подобные отношения в японской армии были просто немыслимы.

От берега донесся крик. Каяма узнал голос усатого