Что ж его так беспокоит? Неужто обнаруженный Гербертомкинжал в рентгенограмме картины? Да плевать на кинжал, какая разница, чтохудожник делает на уровне подмалевка: замышляет одно, а в процессе работы частовыходит другое… Да, но отчего — как верно заметил Герберт — этот святой глядитс таким странно непреклонным, даже отпетым выражением в глазах? Менять же вкартине что-то серьезно, нарушая ее временную целостность, было бы грубейшейошибкой.

Он вновь мысленно пробежал — минута за минутой — весь тугой,как сжатая пружина, день, проведенный у Герберта в Амстердаме, в Центральнойисследовательской лаборатории, что на Gabriel Metsustraat, рядом с Музейнойплощадью.

— Смотри, — задумчиво проговорил Герберт, изучаярентгенограмму. — Тут у него на поясе висит кинжал. Подмалевок сделансвинцовыми белилами… Диковинный какой-то святой, ты не находишь? Обращенный вверу разбойник.

— Почему обязательно — разбойник? — спросил он,стараясь не показать Герберту своего волнения, не напрячь того, не озаботить.

— А это, скорее всего, кортик, какими пользовалисьморяки… ну, и пираты, — судя по времени написания картины. Впрочем, ведьтебе это неважно? Холст, красочный слой, — все аутентично. Сейчас ещеотсканируем в инфракрасном излучении, и можешь принять мои поздравления снаходкой.

ИК тоже показал этот самый чертов кортик! Значит, художниквначале работал еще и угольным карандашом.

Что же случилось, что заставило его впоследствии записатькортик и облечь юношу в сутану, дав ему в руки аббатский жезл?

— Думаю, — сказал Герберт, подписывая результатыэкспертизы и проставляя на бланках печати, — тебя еще ждут новости прирасчистке…

Машины на этой узкой и крученой, как поросячий хвост, улицевсегда припаркованы как попало по обеим сторонам, попробуй, протиснись…Тишайшая рань, блаженный час полного одиночества чуть ли не во всем городе.Хотя вот за ним ползет белый «форд». Тоже ранняя пташка. Может, страдалецработает в Тель-Авиве и ранним выездом пытается опередить главные пробки нашоссе? Номер у «форда» забавный: 33-555-33. Загадать, что ли, желание?

Как память кружит, как она выбирает самое уязвимое… Взятьутренний сон. Неужели сознание даже во сне сопрягает темы и мотивы? Почемуименно сегодня он вспомнил об умирающем дядьке и о том дурацком разговоре,который много лет обитал в темном закутке памяти и вдруг вспыхнул, искаженныйпотусторонней оптикой сна?

Возможно, потому, что в тот последний свой приезд в Винницуон был слишком поглощен другим и весь трепетал от желания скорее покончить совсеми этими благословениями Ицхака на смертном одре. Хотя, что уж там… сердцещемило — он ведь понимал, что никогда больше не увидит дядьку. А тому все времяхотелось говорить о маме, только о маме, — и это было мучительно. Шалавой онее не называл; после той драки он вообще в присутствии Захара никогда неупоминал о Ритке. И даже когда ежегодно они собирались и шли на кладбище свеником, тряпками, ведром и секатором, это называлось: привести в порядокмогилы.

— Она, твоя мама, была очень умной, понимаешь? Но кромеума в ней и это было, это ужасное, кордовинское… что никому не дает покоя!

И Захар молчал, давая ему вылить всю желчь и горечь,скопившуюся со дня маминой смерти.

— Это такая ужасная порча в крови, порча, Зюня, ты мнеповерь… Дед Рува помнил этого их темного «Испанца», говорит, был страшныйчеловек, то уезжал черт-те куда, и пропадал месяцами, то приезжал опять… Будтоего гнала по свету какая-то нечистая сила. Ходили даже слухи, что он кого-топорешил и потому всю жизнь бегал. То он был Кордовер, то Кордовин, то еще чертзнает кто… и уж при нем всегда какое-то оружие. И врал все время, все он врал…

— Дядь Сём, ну брось, хрен с ним, все это до нашей эрыбыло. К чему ты сейчас-то?

— Нет, Зюня, я хочу, чтобы ты подальше бежал от этойчумы в твоей крови, чтоб ты другим был… И помнил, помнил! Да… так я — что?Погоди… все, говорю, он врал. Утверждал, что его предки были, не смейся:пираты…

Захар невесело рассмеялся:

— Пираты? Ну-ну…

— Ты не веришь, а я увераю тебя. Он, когда умирал,велел на могильном камне выбить, что, это… мол, тут лежит комендант… как это…постой…

— Ну, молчи уже, ты устал. Разговорился, тоже мне…

— Сейчас точно вспомню… А! Здесь, мол, лежит«Командант-майор гражданской гвардии острова Кюрасао, консул Нидерландов вУругвае». Как тебе это нравится? Старый человек, знает, что умирает… и такоешутовство, непотребство… паскудство такое! — велит на камне — на могильномсобственном камне! — выбить… Вот! А ты говоришь…

— А что за Кюрасао? Есть такой остров?

— Да он всё врал! — надсадно прохрипел дядяСёма. — Всё!

— Японский, что ли, остров?

— Хуже. Малые Антильские острова. Наверное, в атласекаком высмотрел. Не веришь — можешь сходить на старое кладбище, там его могила.Прочесть не получится, тогда на иврите выбивали. Но кораблик в волнах —увидишь.

— А, черт! — заинтересованно воскликнулЗахар, — так это его могила, с корабликом? Я на ней в детстве сидел… Хм!Кем он мне приходится, говоришь? Пра-пра…дед, что ли? Забавно…

Помолчал и вновь протянул:

— Заба-авно…

Надо бы глянуть в «Гугле» — что за Кюрасао, подумал он сусмешкой, — и существует ли вообще данный курорт в группе Малых Антильскихостровов… Вот так иногда туманные сны инициируют наши действия. Хм…«Командант-майор гражданской гвардии острова Кюрасао»… Неплохо, неплохо.Отменная, совершенно кордовинская шутка на смертном одре.

Белый «форд» с забавным номером трогательно прикипел к его«субару». На выезде из Иерусалима между ними встревали машины, иногда «форд»обгонял, но вдруг опять оказывался позади. Захар не обратил бы внимания, нономер… такой смешной номер возникал в зеркальце заднего обзора или вдругвыныривал впереди… За рулем какой-то коротко стриженный тип. Идеально круглыйчереп, как туго надутый мяч. Друг, тебе — что, понравилось мое общество? Ужбольно в одном темпе со мной ты двигаешься по свободной еще дороге. На работуне опоздаешь?

Они миновали Абу-Гош — россыпь домов в низине и на склонах горы, —дорога взмыла на холм… Дальше были съезды на Неве-Илан, затем — его съезд, наШореш. И там уже проверять будет поздно. А сделаем-ка вот как.

Он свернул на Неве-Илан, подъехал к известной заправке счокнутым хозяином, влюбленным в Элвиса Пресли. Крашенный серебрянкой Элвис сгитарой стоял у входа в забегаловку, и внутри все было завешано фотографиямибожка с зачесанными со лба и напомаженными волосами.

«Форд» свернул за ним и, пока он заправлял машину,пристроился в хвост на заправку.

Плохо! Вот эта синхронная заправка — уже не случайность.