class="v">Кошелек его звенит,

Конь бежит неутомимо

По степи необозримой.

Деньги надобны ему,

Сабля верный друг ему,

Конь ему всего дороже

. . . . . . . . . .

После стиха «Его приводит и выводит»:

Средь Енаральной старшины

Ясней он москаля поносит

И, жалуясь, у неба просит

Возврата вольной старины.

После стиха «В тебе он совесть усыпил»:

Так юный плющ, виясь, глядится

В решетку сумрачной тюрьмы,

Где преступление томится

Во глубине печальной тьмы.

После стиха «Взирает на волненье боя»:

И, мнится, пылкою душой

Воспоминает дни былые,

Свои потехи удалые,

Потехи жизни молодой.

ТАЗИТ

В черновой рукописи имеются следующие строки, относящиеся к продолжению поэмы:

Но с неприязненною думой

Ему внимал старик угрюмый,

Главою белой покачал,

Махнул рукой и отвечал:

«Тому, кто в бой вступить не смеет,

Кто слаб и телом и умом,

Кто мстить за брата не умеет,

Кто робок даже пред рабом,

Кто изгнан и проклят отцом…

. . . . . . . . . .

Какой, безумец, сам ты знаешь,

Отдаст любимое дитя!

Ты мой рассудок искушаешь,

Иль празднословя, иль шутя.

Ступай, оставь меня в покое».

Глубоко в сердце молодое

Тяжелый врезался укор,

Тазит сокрылся – с этих пор

Ни с кем не вел он разговора

И никогда на деву гор

Не возводил несчастный взора.

. . . . . . . . . .

Первоначально Пушкин задумал свою поэму в другом размере. От этого замысла сохранились наброски начальных стихов:

Не для тайного совета,

Не для битвы до рассвета,

Не для встречи кунака,

Не для свадебной потехи

Ночью съехались адехи

К сакле . . . . . . . .

Хищник смелый, сын Гасуба,

Вся надежда старика,

Близ развалин Татартуба

Пал от пули казака.

ДОМИК В КОЛОМНЕ

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ НАБРОСОК ВСТУПЛЕНИЯ

Пока меня без милости бранят

За цель моих стихов – иль за бесцелье

И важные особы мне твердят,

Что ремесло поэта – не безделье,

Что славы прочной я добьюся вряд,

Что хмель хорош, но каково похмелье?

И что пора б уж было мне давно

Исправиться, хоть это мудрено.

———

Пока сердито требуют журналы17,

Чтоб я воспел победы россиян

И написал скорее мадригалы

На бой или на бегство персиян,

А русские Камиллы, Аннибалы

Вперед идут . . . . . .

ПРОПУЩЕННЫЕ СТРОФЫ

В ранней редакции за третьей строфой следовало:

IV

У нас война. Красавцы молодые!

Вы, хрипуны (но хрип ваш приумолк),

Сломали ль вы походы боевые?

Видали ль в Персии Ширванский полк?

Уж люди! мелочь, старички кривые,

А в деле всяк из них, что в стаде волк.

Все с ревом так и лезут в бой кровавый.

Ширванский полк могу сравнить с октавой.

V

Поэты Юга18, вымыслов отцы,

Каких чудес с октавой не творили!

Но мы ленивцы, робкие певцы,

На мелочах мы рифмы заморили,

Могучие нам чужды образцы,

Мы новых стран себе не покорили,

И наших дней изнеженный поэт

Чуть смыслит свой уравнивать куплет.

VI

Ну, женские и мужеские слоги![29]

. . . . . . . . . .

VII

Октавы трудны (взяв уловку лисью,

Сказать я мог, что кисел виноград).

Мне, видно, с ними над парнасской высью

Век не бывать. Не лучше ли назад

Скорей вести свою дружину рысью?

Уж рифмами кой-как они бренчат –

Кой-как уж до конца октаву эту

Я дотянул. Стыд русскому поэту!

VIII

Но возвратиться всё ж я не хочу

К четырестопным ямбам, мере низкой.

С гекзаметром… о, с ним я не шучу:

Он мне невмочь. А стих александрийский?..

Уж не его ль себе я залучу?

Извивистый, проворный, длинный, склизкий

И с жалом даже – точная змия;

Мне кажется, что с ним управлюсь я.

IX

Он вынянчен был мамкою не дурой

(За ним смотрел степенный Буало19),

Шагал он чинно, стянут был цезурой,

Но пудреной пиитике назло

Растреплен он свободною цензурой –

Учение не впрок ему пошло:

Hugo с товарищи, друзья натуры,

Его гулять пустили без цезуры.

X

От школы прежней он уж далеко,

Он предался совсем другим уставам.

Как резвая покойница Жоко20,

Александрийский стих по всем составам

Развинчен, гнется, прыгает легко,

Ломается, на диво костоправам –[30]

Они ворчат: уймется ль негодяй,

Какой повеса! экий разгильдяй!..

XI

О, что б сказал поэт законодатель,

Гроза несчастных, мелких рифмачей,

И ты, Расин, бессмертный подражатель,

Певец влюбленных женщин и царей,

И ты, Вольтер, философ и ругатель,

И ты, Делиль, парнасский муравей,

Что б вы сказали, сей соблазн увидя, –

Наш век обидел вас, ваш стих обидя.

XII

У нас его недавно стали гнать

(Кто первый? – можете у Телеграфа

Спросить и хорошенько всё узнать).

Он годен, говорят, для эпиграфа

Да можно им, порою, украшать

Гробницы или мрамор кенотафа,

До наших мод, благодаря судьбе,

Мне дела нет: беру его себе.

Сии октавы служили вступлением к шуточной поэме, уже уничтоженной.

Зачеркнув строфы VII–XII, Пушкин продолжал:

VII