– И не позволяйте ей вставать с постели! – недовольным голосом отчитал Лузгин Подгорского, остановившись на площадке перед лестницей, ведущей вниз. Повернув голову вправо, адъютант обратил внимание на одиноко стоящий возле площади кэб с пассажирами внутри.

– Конечно, доктор! Я так вам благодарен, так благодарен! Даже не знаю, что бы я делал, если бы не ваше отзывчивое сердце!

Подгорский подобострастно тряс руку «доктора», развернув его спиной к незнакомцам, приглядывавшим за посольскими дверями из экипажа. Илья Михайлович моментально сделал это умозаключение по запотевшим стеклам, которые пассажиры недостаточно тщательно вытерли, чтобы видеть фасад посольства. Они сделали это совершенно не аккуратно, оставив по краям испарину. С чего бы это двум джентльменам коротать половину часа в тесном кэбе на том месте, где нет ни одного коммерческого заведения, да еще и погода стоит на удивление безветренная, хотя прохладная.

– Вижу, вижу… – тихо ответил Лузгин, проходя в карету. – Прощайте и спасибо! Берегите супругу, Илья Михайлович!

Кучер тронул круп коня длинным хлыстом и посольская карета, едва слышно поскрипывая рессорами, тронулась на юго-запад. Пассажиры кэба тут же, не пытаясь даже скрыть своей заинтересованности, отдали своему извозчику приказ двигаться следом.

Как только они поравнялись с посольскими ступенями, Подгорский, словно ведомый неожиданным всплеском благодарных чувств, ступил на мостовую, чтобы помахать вслед доктору. Сделал он это настолько неловко, спиной к проезжавшему мимо кэбу, что тут же получил удар оглоблей по голове, после чего упал, пнул лошадь ногой и та, испугавшись, лягнула лежащего на булыжнике чиновника русского посольства.

– Черт возьми! – оба шпика выскочили из экипажа, что немедленно было отражено в журнале учета событий, который велся уже второй день в одной из комнат дома напротив.

Джентльмены, раздосадованные таким происшествием, употребили еще несколько резких выражений в адрес этого недалекого русского, стонавшего на земле, после чего, посоветовавшись, приняли решение преследование отложить. Им было абсолютно очевидно, что доктор выполнил свою работу и человек из посольства, пригласивший его, теперь оказался под их лошадью.

В это время детектив, дежуривший в комнате наблюдения, был готов пойти по потолку от ярости – его коллеги грубо нарушили установку, позволив посольской карете скрыться за поворотом, но связи с ними он не имел и своего присутствия выдать тоже не мог. Пусть с ними расправляется лорд. У него на это дело рука твердая, характер жесткий и парням теперь не позавидуешь. Взглянув еще раз в окна посольства в свою трубу, детектив убедился, что внутри не происходит никакой суеты, и сделал в своем журнале следующую запись, обозначив её фактическим временем.

Подгорский не так уж и играл. Удар копыта в бедро получился у гнедой кобылы настолько сильным и точным, что нога сначала онемела, а затем стала пульсировать острой болью. Джентльмены, не скрывая своего недовольства, попробовали поднять пожилого чиновника с мостовой, взяв его под руки, но тот принялся стонать и подвывать так, будто ногу его оторвало взрывом.

– Я сам! Я сам! – громко кричал Подгоский, отмахиваясь от своих обидчиков, но всякая его попытка встать, оказывалась безуспешной.

Любопытные лица стали появляться в узких оконных проемах. Некоторые из оконных рам издавали скрипящий звук – жителям верхних этажей, для того, чтобы рассмотреть событие, оживившее их жизнь на скучной Лайолл Стрит, необходимо было поднять нижнюю часть рамы и высунуться наружу. Редкие прохожие, завидев происшествие, ускорили шаг, чтобы рассмотреть его в деталях. Случайный кэб, ехавший со стороны Чешам Плэйс, замедлил ход и бородач, сидевший на верху, на козлах, уж было хотел предложить своему коллеге помощь, но столкнулся с резким окриком и недвусмысленным жестом, означавшим, что здесь ему не рады.

Наблюдатель из дома напротив рычал в бессильной злобе, не в состоянии помочь коллегам ни советом, ни физически. Ситуация выходила из-под контроля и грозила серьезными неприятностями. «В кэб его тащите, увозите, вам все простится…» – рычал джентльмен, выглядывая на улицу, и случилось чудо. Его коллеги, пребывавшие в растерянности, будто услышали этот посыл. С лицами, не терпящими возражения, они окружили Подгорского и подхватили того под руки. Кэбмен быстро спустился на мостовую и открыл перед ними дверцу.

– Куда? – Подгорский закричал по-русски, привлекая к себе внимание. Джентльмены лишь стиснули зубы, пытаясь усмирить брыкающегося русского.

– Могу я узнать, что здесь происходит? – зычный голос посла, вышедшего на ступени, прервал экспромт англичан. – Это подданный российской империи! Я требую оставить его в покое! Посольство обратится в полицию и вы будете иметь крупные неприятности!

Международный конфликт не входил в планы шпиков и они, не поворачивая головы в сторону посла, предпочли оставить свою жертву и ретироваться как можно быстрее. На мостовой перед входом в посольство остался сидеть только Подгорский, досадливо рассматривающий свой новый порванный сюртук.

– Ваше высокопревосходительство! Уж теперь нам с Анной Евгеньевной точно нужно на воды! – Илья Михайлович развел руки в стороны и выглядел настолько комично, что князь еле сдержал улыбку.

Через несколько минут чиновник Подгорский восседал на диване в зале приемов, выставив вперед ногу, боль в которой не шла ни в какое сравнение с неприятными ощущениями от шишки на затылке. Вокруг него сновала горничная, готовившая ледяной компресс, а конюх Василий – по совместительству плотник и мастер на все руки, выслушивал указания доктора Фрейзера в личном переводе посла о том, как должна выглядеть шина, которую он должен сейчас быстро изготовить из первой подходящей деревяшки, что попадется ему под руку в конюшне.

– Можете ли терпеть боль, мистер Подгорский? – доктор Фрейзер нагнулся над своим пациентом и, заглянул ему в зрачок, приподняв верхнее веко.

Илья Михайлович взял паузу на раздумья. С одной стороны, чувствовал он себя вполне сносно. Пуля в предплечье, полученная при осаде Плевны, оставила в его памяти гораздо боле глубокий след, чем подкова английской кобылы, но, раз уж так удачно сложилось, следовало тянуть время как можно дольше, чтобы Лузгин был недостижим для преследователей.

– Ничего, ничего… терпимо, – Илья Михайлович сжал зубы так, что даже густые бакенбарды не могли скрыть движение его желваков.

– Я вижу… – англичанин поправил закатанный рукав и обратился к горничной открыть его саквояж. Следовало соблюдать чистоту рук.

– Что это вы надумали, доктор Фрейзер? – Подгорский весьма убедительно побледнел, когда рассмотрел содержимое маленькой металлической коробочки, возникшей в руках врача. Ловким движением тот извлек шприц с тонкой инъекционной иглой на конце и маленькую пробирку, закрытую пробкой. Как оказалось, Подгорский, славившийся в молодости бесстрашием и авантюрным складом характера, не переносил уколов. Вид тонкой иглы, поднимающей кожу, проникающей металлическим жалом своим в теплый кровяной поток, текущий в его вене, мог довести его до головокружения.