собрался он туда, где надобно ее снимать, то есть в место теплое. Театр? Ресторан? Гости? Я почему-то склоняюсь к последнему. Сырная неделя началась, а послезавтра у нас среда. К будущей теще на блины собрались, Осип Григорьевич?

Надзиратель густо покраснел.

— В точку? — спросил Кунцевич и тут же повторил утвердительно: — В точку! Как я вас раскусил, а? Недаром старик двадцать лет сыску отдал! Впрочем, признаюсь, раскусить вас мне было не сложно. Криминальное поприще не для вас, любому городовому себя выдадите. Краснеть-то до сих пор не разучились.

Тараканов стал пунцовым.

— Да не смущайтесь вы так, не смущайтесь. Ничего постыдного в этом нет. У вас самый подходящий возраст для таких визитов. А в затруднении вашем я вам постараюсь помочь. Я в Москве проездом, еду в теплые края нашего отечества по одному весьма интересному и секретному делу и вот, при смене поездов, решил нанести визит своему бывшему начальству. А Аркадий Францевич — франт известный. Спрошу у него, где можно в первопрестольной хорошо и недорого обмундироваться, скажу, что желаю гардероб обновить. Вы вечером сегодня на службе будете?

— Да, в шесть должен явиться.

— Прекрасно, я вас найду. Ну а пока идем, рассказывайте, рассказывайте, как вам живется!

Поезд остановился у дебаркадера херсонского вокзала без пятнадцати девять утра. Мечислав Николаевич заселился в гостиницу «Одесскую», принял с дороги ванну, побрился, надел свежую сорочку, позавтракал в гостиничном ресторане, который считался одним из лучших в городе, и, остановив на Семинарской улице извозчичьи дрожки, велел везти себя на Католическую, к дому присяжного поверенного Осина.

— А барина нет, — сказала горничная, едва открыв дверь.

— Я к барыне, милая, передай ей мою карточку.

Надворный советник протянул прислуге белый картонный прямоугольник, сбросил ей на руки пальто и был приглашен в гостиную.

Хозяйка явилась туда минут через десять.

Это была стройная блондинка лет пятидесяти в простенько-дорогом домашнем платье и с модной прической.

— Не ожидала вас увидеть у себя дома, Мечислав Николаевич, — сказала она, протягивая руку для поцелуя, — что заставило вас проделать столь долгий путь?

— Появился ряд вопросов, а вызывать вас к себе было неудобно — и так вашего супруга понапрасну беспокоили.

— С каких это пор полиция стала такой внимательной к простым обывателям? Сдается мне, лукавите вы, господин надворный советник! Впрочем, мне это все равно. Присаживайтесь, чаю выпьем.

Они молчали до тех пор, пока горничная, расставив на столе чашки и вазочки с вареньем, не вышла из комнаты.

— Так какие же у вас ко мне возникли вопросы? — спросила Лидия Аркадьевна, сделав глоток чая и поставив чашку на стол.

— Вопросов немного, точнее, пока всего один. Появятся ли другие, будет зависеть от ответа на первый. Итак, были ли вы знакомы с покойным Дмитрием Ивановичем Любовским до вашей встречи в Петербурге?

— Нет.

Кунцевич внимательно посмотрел на хозяйку. Та была совершенно спокойна.

— Да-с. Одним вопросом ограничиться не получилось. Вынужден задать следующий. В каком госпитале вы проходили службу во время турецкой войны?

— Надо же! Вам интересно мое прошлое?

— Исключительно по долгу службы, мадам. Так в каком госпитале?

— В тридцать четвертом временном.

— Любовский лечился от ран в этом госпитале как раз в ту пору, когда вы там служили. Я справился в архиве военного министерства.

— Ну и что? Вы знаете, сколько раненых было на той войне? Мы иной раз по два часа в сутки спали. Очевидно, что всех, лечившихся в госпитале, я запомнить не могла. А вот батюшку вашего я помню. Вы ведь сын Николая Антоновича?

— Да, — кивнул надворный советник.

— Прекрасный был человек, и хирург великолепный. Он жив?

— Давно умер. И он действительно служил в этом госпитале.

— Ну вот, видите.

— Лидия Аркадьевна, я разговаривал с Олимпиадой Васильевной Одинцовой. И она мне сказала, что вы не просто были знакомы с Дмитрием Ивановичем, но были весьма дружны.

— Лев говорил мне, что вы спрашивали про Липу, но я и подумать не могла, что она будет с вами так откровенна. Каюсь, я вам солгала. Я действительно знала Дмитрия Ивановича и даже дружила с ним. Но после того как вернулась из Болгарии, я его не видела до нынешнего января и никакой связи с ним не имела.

— Зачем же вы сказали неправду?

— А чтобы вы ограничились одним вопросом. Зачем прошлое ворошить?

Кунцевич закивал головой:

— Ну да, ну да… Признаюсь, я вас тоже обманул. Ваша подруга умеет хранить тайны. Она ничего не сказала про вашу дружбу с Любовским. Об этом я узнал из другого источника. В госпиталях в ту войну действительно умирало много народу, и чтобы наши славные воины не были погребены без покаяния и соблюдения всех обрядов, при каждом госпитале существовала походная церковь. И как в любой церкви, там велись метрические книги. Теперь они хранятся в архиве военного ведомства. Больше всего в таких книгах записей о смерти, практически нет записей о рождении, и одна-две записи о браках.

— Довольно! — мадам Осина поднялась из-за стола. — Что вы хотите?

— Я хочу, чтобы вы поведали мне правду. За что вы убили своего первого мужа?

— Красавца гусарского корнета привезли к нам из-под Шейново, под самый Новый год. Рана у него было опасной, еле выкарабкался. Я старалась одинаково хорошо ухаживать за всеми ранеными, невзирая на чины и звания, но Любовскому моей заботы всегда доставалось больше. Война шла к концу, раненых становилось все меньше и меньше, у меня появилось свободное время, и я могла посидеть у койки Дмитрия Ивановича без дела, просто ради разговора. А разговаривать он умел! Мне в ту пору едва исполнилось восемнадцать. Я была наивной дурочкой и не устояла. Но как только Любовский добился своего, он сразу же переменился. Сказал, что для нас обоих это было страстное увлечение, угар которого скоро пройдет. — Осина засмеялась. — В общем, жениться не захотел. Но его удалось переубедить. Не мне, я в ту пору жила как в тумане, ничего не понимала, не ела, не пила, не спала. Был у меня один воздыхатель, военный фельдшер, из нижних чинов… Эх, в ту бы мою хорошенькую головку да мои сегодняшние мозги! Любил он меня безумно, и когда узнал мою историю, решил спасти мою честь. Любовский в ту пору уже получил место в военной администрации и терять его ни в коем случае не хотел — уж больно там было хорошее жалование. Так Костя пошел к нему и говорит: стреляться я с вами не могу — чином не вышел, но карьеру испортить вполне способен. Или, говорит, женитесь,