- Да, пишу, - ответил я, торопливо записывая.

- Это мои сокровенные мысли, - сказал барон.

- Но есть в мире сила, способная повернуть вспять колесо истории. Это кочевники центрально-азиатских степей. Прежде всего, монголы.

- Новый Чингиз-хан?- спросил я.

- Да, новый Чингиз-хан. Монголам, и вообще всей желтой расе, суждены великие задачи: огнем и мечом стереть с лица земли про­гнившую европейскую цивилизацию от Тихого океана до берегов Португалии. Начать новое дело на земле, очищенной смертью народов.

- Кто же этот новый Чингиз-хан?

- Я, - ответил барон. - Мне открылась эта истина, я убежден, что Запад - англичане, французы, американцы - сгнили. Свет с Вос­тока. Судьбой предназначено мне встать во главе диких народов и повести их на Европу.

Он тронул коня, и мы выехали на лесную поляну, где несколь­ко ворон и большой филин клевали трупы. Вороны при нашем поя­влении поднялись с гаканьем, а филин продолжал клевать, потом поднял голову с неподвижными круглыми гипнотизирующими гла­зами и издал звук, напоминающий уханье.

- Он меня приветствует,- с теплотой в голосе сказал барон, - это филин, мой любимец. Не правда ли, величественная, роковая птица? Птица - символ войны. Милый мой, я велю привезти тебе свежих трупов! - обратился он к филину.

- Трупы - плоды войны. Война подает надежду на грядущее обновление мира, - он тронул коня, пустил его галопом, я поскакал следом.

Некоторое время мы молча неслись, сопровождаемые волчьим воем и чавканьем. Нако­нец, он придержал коня.

- Мне нужны подвиги, - сказал барон, глянув на меня затума­ненным, словно пьяным взором.

- Восемнадцать поколений моих предков погибли в боях, на мою долю должен выпасть тот же удел. Я ужасно боялся, что при моей жизни не будет никакой большой войны. Боялся, что европей­ские народы, разложенные западной культурой, не смогут сбросить с себя маразм пацифизма. Жизнь - есть результат войны, общество - орудие войны. Отказаться от войны - отказаться от жизни в боль­шом масштабе. В стальном вихре исчезнет лицемерная буржуазная культура Запада. Сила положит конец власти капитала, материализ­ма и избирательной урны.

- Вы любите Ницше? - спросил я.

- Да, я читал Ницше, - ответил барон, - может быть, некото­рые мои мысли кажутся цитатами, но это мои мысли. Они владеют мной с ранних лет. В юности у меня был друг в Ревеле, не из дво­рян, сын купца, Альфред Розенберг. Мы с ним много на эту тему говорили. Кроме того, я просто по молодости хотел воевать. Нева­жно с кем: Япония, Китай, Германия или моя родная Австрия.

- Ваше превосходительство, вы родились в Австрии?

- Да, в действительности, я родился не в Прибалтике на остро­ве Даго, а в Австрии, в городе Грац. Настоящее мое имя - Роберт Николай Максимилиан. Тройное имя в традиции, распространен­ной в немецких дворянских семьях. Но я отбросил последние два, а первое заменил близким по звучанию - Роман. Это ассоциируется и с фамилией царствующего дома, и с летописными князьями, и с твердостью древних римлян, но главным образом олицетворяет пре­данность свергнутой династии.

- Так вы все-таки своей истинной Родиной считаете Россию?

- Не столько Россию, сколько русскую империю. Для боль­шинства прибалтийских дворян Родина - не Россия, а Российская империя. Мой двоюродный брат Фридрих после разгрома армии Самсонова под Сольдау, в восточной Пруссии, сам бросился на вра­жеские пулеметы, не желая пережить поражение и гибель товари­щей. Мы вместе были в армии Самсонова, но Фридрих погиб, а я был только ранен под Сольдау. В 1914 году мы, прибалтийские дво­ряне, пошли на войну так же, как если бы нам предстояло воевать не с немцами, а с французами, англичанами или китайцами. Это те­перь, за последние 30 лет, выдумали, что воевать надо за Родину. Нет, воевать можно только за идею или за религию. Поэтому мне так симпатичны монголы. У них психология совсем иная, чем у бе­лых народов. У них высоко стоит верность войне. Солдат - это почетная вещь, и им нравится сражаться.

- А мы, русские? - спросил я.

- Русские из всех народов самые антимилитаристские, - отве­тил барон, - их заставить воевать может только то, что некуда де­ваться, кушать надо, - он засмеялся, - даже казаки таковы, хоть казаки все-таки лучше. Особенно здешние желтые забайкальские казаки, они близки к монголам. Недаром желтые казаки забайкаль­ские носят погоны и лампасы желтого цвета. После окончания во­енного училища в Петербурге я из всех казачьих войск выбрал считавшееся тогда второстепенным Забайкальское. Во-первых, в это время появились слухи о приближающейся новой войне с Японией, и я хотел быть поближе к фронту, а во-вторых, командовал тогда забайкальскими казаками генерал Роненкампф фон Эдлер, с кото­рым я состою в родстве. Моя бабушка со стороны отца - Наталья Вильямина, урожденная Роненкампф. Мои надежды меня не обма­нули - вскоре впервые я оказался в Монголии. Первые мои впечат­ления были грандиозны. Я ощутил и ощущаю их до сих пор.

- И каковы же эти первые впечатления? - спросил я.

- О, они грандиозны, - опять повторил барон.

- Я слышал ди­кие голоса, раздававшиеся в. ущельях и горных пропастях. Я видел огни на болотах и горящие озера, смотрел на недосягаемые горные вершины. Наталкивался на скопления извивающихся змей, зимую­щих в ямах, восходил на скалы, похожие на окаменевшие караваны верблюдов и группы всадников. И всюду я встречал голые скалы, складки которых в лучах заходящего солнца напоминали мне ман­тию сатаны. Впрочем, и при лунном свете в этих скалах есть нечто от преисподней. Дантов ад. Не правда ли, есаул?

- Да, похоже, - сказал я, с опаской оглядываясь.

Мы находились среди скал, неподалеку от болотистого озера. Поблескивала вода, от ветра шуршали камыши.

- Приехав в Монголию, - продолжал барон, - я впервые ощу­тил себя полноправным наследником моего прапрадеда, который тоже странствовал по Востоку и тоже вывез оттуда интерес к буд­дизму. Я верю, что, согласно мистическому учению, во мне самом возродился дух Отто Рейнгольда Людвига Унгерн-Штернберга.

- Так какова же все-таки история вашего прадеда? - спросил я. - За что его сослали в