не проснувшись, раскинула карты. Вышли бубновый король на виселице и черт в ступе. Раскинула снова — вышла черная птица, клюющая глаза королю, а если заветную карту добавить — то ведьмина смерть. Потом опять черная птица и виселица. А потом три раза подряд ведьмина смерть. Хотела перемешать карты получше — ссыпались со стола. Не желали идти в руки, прятались, да еще и пугали. Ей за всю жизнь ведьмина смерть три раза подряд всего однажды выпадала, и тогда она сразу, в чем была, из города уехала. На следующий день тогдашнего ее поклонника арестовали, пикнуть не успел. Но тогда и времена другие были, хищные…

Авигея достала забившегося под угол ковра бубнового короля — толстого, с грустными глазами. И, сняв с безымянного пальца кольцо со змеей, положила на карту.

Кольцо потемнело моментально, будто подернулось черной изморозью.

Всю оставшуюся ночь Авигея ворочалась, а утром явилась проведать Льва Вениаминовича. Открыла Дунища, а из глубины квартиры вместе с привычной волной сдобного тепла донесся голос Агафьи Трифоновны, как будто она давно дорогую гостью ждала:

— Заходите, заходите!

Авигея уселась за стол, поблагодарила, получив чашку чая на блюдечке, замотала головой, заметив, как Агафья Трифоновна снимает полотенце с пышного пирога, но и его на блюдечке тоже получила.

— А хозяин где?

— Ох, — Агафья Трифоновна сразу обмякла, села напротив и подперла щеки кулачками. — Ох, беда. Это чего мы пережили. Ночью-то слышали?

Гадалка решила, что слышала она не совсем то, о чем говорит Агафья Трифоновна, и вопросительно приподняла выщипанные дугами брови.

— Такие криксы на него напали, как на младенчика. Плакал, метался, тошнился. Доктор сказал — от переедания. А как за ним уследишь? Все просит: Агафья Трифоновна, пирожок. Агафья Трифоновна, трясенца, кашки. Агафья Трифоновна…

— Так и где он, у себя? Проведать хотела по-соседски.

От чая внутри разлилось приятное тепло. Лицо Агафьи Трифоновны выражало искреннее беспокойство, губы были поджаты горестной гузкой, на лучистые глаза набегали слезы.

— В гошпиталь забрали. Вроде как родимчик с ним приключился. Вот, ждем, — Агафья Трифоновна кивнула на зеленый телефон. — Да вы ешьте, ешьте. Вместе и подождем, всё лучше…

Гадалка поднесла к губам пирог и встретилась взглядом с Дунищей. Маленькие глазки глядели цепко и тяжело, а пальцем Дунища пробовала на остроту лезвие маленького топорика для костей.

— Трясенец заливать будем, — кивнула на топорик Агафья Трифоновна. — Все лучше, когда руки заняты…

На столе горкой лежали перемазанные в земле овощи — как видно, с приподъездного огорода. Авигея откусила кусочек пирога, тщательно прожевала, откусила другой. Пирог был с мясом, и чувствовались там травки, луковая сладость, чеснок. Похрустывала на зубах черная соль — четверговая, наверное, — и давала чуть подкопченное, разжигающее аппетит послевкусие. Гадалка и не помнила, когда последний раз ела так вкусно и сытно.

— А зубы-то у вас вставные? — продолжала застольную беседу Агафья Трифоновна. — Ишь, белые какие. Вот бы и мне.

Тут Авигея поморщилась, поднесла ладонь ко рту, деликатно кашлянула. И почему-то побледнела.

— Руки помыть забыла, — сказала она, приподнимаясь.

Дунища с топориком молча встала в дверном проеме, перегородив его своим коренастым телом. А еще Авигея заметила, что зеленый телефон не включен в розетку.

— Вы ешьте, ешьте. Мыть ноги надо, а руки и сами чистые, — ласково улыбнулась Агафья Трифоновна.

Гадалка пристально посмотрела на Агафью Трифоновну. Сытая нега медленно, по капле уходила из ее сухого тела. А добродушное лицо Агафьи Трифоновны неуловимо змеилось, изменяясь — заострился нос, выперлась на нем бородавка с жестким волоском, лучистые светлые глаза остыли, стали внимательными и без единой понятной мысли, как у птицы.

— Я пойду, — сказала Авигея.

— Не пойдешь, — глухо ответила Дунища.

— Пойду. А вечерком вернусь, вы мне новости расскажете. Ладно?

Агафья Трифоновна медленно кивнула. В ее птичьих глазах на долю секунды мелькнуло удивление. Она шевельнулась, будто хотела тоже встать с табурета, но осталась сидеть на месте.

Гадалка неторопливо прошла — точнее, протиснулась мимо Дунищи, — а та продолжала стоять, одну руку уперев в бок, а другой сжимая топорик для костей.

— Поточить бы, затупился, — посоветовала Авигея.

Дунища мыкнула что-то и дико покосилась на Агафью Трифоновну. И тут фарфоровая чашка, из которой пила чай гадалка, подпрыгнула и разлетелась на мелкие кусочки, забрызгав чаем и скатерть, и половики.

— Ой, ой, — запричитала Агафья Трифоновна и, словно очнувшись, бросилась собирать осколки.

Авигея выскочила на лестницу, сбежала вниз и остановилась только на крыльце подъезда, у которого девчонки прыгали в «классики». Она побелела так, что чей-то голосок отчетливо сказал: «Бабуле плохо». Авигея шумно выдохнула, разжала кулак и посмотрела на то, что попалось ей в умопомрачительном мясном пироге.

Это была полупрозрачная роговая пластинка. Человеческий ноготь с застарелой трещиной и темным пятнышком, которые остались со времен неравных боев с посягавшими на домашнюю библиотеку мышами. Ни одна мышь не попалась тогда в стратегически расставленные мышеловки, зато пружинные рычаги постоянно прихлопывали пальцы хозяина. Это был ноготь одинокого философа Льва Вениаминовича.

Милиция, которую вызвали гадалки, нашла у Агафьи Трифоновны семь свежевыпеченных пирогов с человечиной, а в холодильнике — требуху, фарш и порцию готового трясенца. И в большой кастрюле на плите варилось что-то такое, что одного милиционера стошнило. Но вот чего не нашли ни кусочка — это костей. Куда они делись, Агафья Трифоновна и Дунища говорить отказывались, только улыбались благостно:

— Весь в дело пошел.

Зато под кроватью у Дунищи обнаружился резной деревянный сундук, доверху забитый пузырьками с черной солью. Один пузырек отправили на экспертизу и нашли в нем соль, ржаную муку, землю, а еще — пережженные и истолченные в порошок человеческие кости. Вот только непонятно было, в чем деревенские гостьи их жгли и как управились за такое короткое время. А гостьи только улыбались.

Агафью Трифоновну и Дунищу забрали, и что с ними потом было — мы не знаем. Огород их у подъезда перекопали и засеяли цветком «золотой шар». Он очень красиво цветет осенью.

Еще год ходили по двору слухи, что ту деревню, из которой Агафья Трифоновна и Дунища по документам происходили, милиция так и не нашла. То есть по документам она была, а по факту — чистое поле.

А кое-кто утверждал, что деревню-то как раз нашли, самую настоящую, а вот следователи, туда поехавшие — пропали с концами.