Но спасибо Генри, что тащил ее насильно прочь из этого ада, развернувшегося по моей вине. Я не справился, я подвел всех. Моя заносчивость успешного исследователя-вирусолога сыграла со мной злую шутку, потому что я возомнил себя достаточно смышлёным, чтобы побороть столь продуманное произведение природы. Я проиграл в этой борьбе, потому что нам еще так далеко до роли богов!

Моя реальность продолжалась последние пару минут. Я почувствовал, как на меня навалились целой толпой. Я лягался, брыкался, бил кулаками, не целясь, извивался, что есть силы, прямо, как енот на пушной ферме, который знает, что сейчас его подвесят на крюк и освежуют заживо. Но меня схватили сразу несколько рук, я даже не сумел сосчитать их всех, только чувствовал, как мой халат, и рубашку, и брюки начинают терзать на части. Я почувствовал, как зараженный попытался прокусить мой халат, но у него не получилось, тогда он впился в мое белоснежное предплечье, торчавшее из-под рукава. Я заорал от дикой боли, с ужасом осознавая, что он разжевывает мою плоть, пока она еще живая. В эту же секунду его собрат оторвал другой рукав халата, послышались рвущиеся швы рубашки, а потом зубы вонзились мне в плечо. Я заорал еще громче, не зная, куда деваться от этой зверской боли, которая поднялась комом в глотке! Стало трудно дышать, меня бросило в жар, крик помогал мозгу справляться с болевым шоком. А потом третий сел мне на хребет и вонзился зубами в шею. Я уже просто выл, смирившись со своей участью и моля Бога забрать мою жизнь поскорее, не в силах больше терпеть эти адские мучения, когда тело рвали в клочья, а страх заставлял сердце биться в истерике: пожалуйста, прикончите меня поскорее!

В какой-то момент я начал отключаться. Мне даже показалось, что я чувствовал, как сосуды опустошались и сужались, как трубочка, скребущая по дну стакана с оставшимися каплями лимонада. Чавкающие звуки прямо под ухом обозначали пир моей плотью, в это верилось с трудом. Кровопийцы продолжали глубже впиваться в мое тело, смыкая челюсти, словно чувствуя назревающее истощение ресурса. Я пару раз взвыл от вонзающихся еще глубже резцов, мое дыхание стало сбивчивым, я сипел, как собака, измученная жаждой, и все молил Бога, в которого не верил, поскорее меня убить.

Болевой шок исправно выполнял свою функцию, а кровопотеря ускоряла его эффект. Вскоре где-то посредине между жизнью и смертью я понял, что их болезненные укусы несравнимы с болью от потерянной чести в проигранной борьбе, которая засверкала так ярко в том срединном мире, куда меня уносило.

Последний кадр впечатался в роговицу моих глаз, как и в память, навсегда, словно последние секунды человеческого мира перед неминуемым апокалипсисом: зараженные сбили с ног первых появившихся в коридоре охранников, отстреливающих взбесившихся пациентов направо и налево, и уже свободно прокладывали себе путь по человеческим телам, распластанным по лестнице, ведущей в центр.

В следующую секунду я умер.

22 декабря 2071 года 09:00

Калеб

Сегодня в столовой за завтраком необычайно тихо. Я даже слышу, как в глотках ребят происходит сражение с застревающей сухой безвкусной кашей. Никто не разговаривает, не шутит, не смеется. Изредка слышатся переговоры шепотом, но нарушить траурное молчание не смеет никто. Даже сержанты. Даже командиры.

Черт…

Я стал командиром. Так внезапно, так неожиданно, так жестоко.

Не стану врать, иногда я задумывался над тем, что однажды придет тот день, когда я стану командиром по принципу наследования звания. Потеря предшественника часто становилась причиной внезапного повышения. Но я не желал верить в то, что со мной произойдет подобное. Я верил, что мой командир бесстрашна неуязвима и вечна.

Мой командир. Моя Тесса.

Она погибла от рук кровожадного врага, он вгрызся в шею, разорвал артерию в клочья, лишь бы насытить свой безмерный живот, чтобы продолжить кровавое шествие по земле.

Не могу сдержаться. Слезы накатывают сами собой, мне сложно их контролировать, когда я вспоминаю ее последний взгляд. Столько боли в нем. Столько просьбы не бросать ее. А может, спустя день я уже сам надумал себе эти детали. Воспоминание – это ж такая вещь, его легко изменить, потому что ему нет доказательств. Воспоминания эфемерны и призрачны. Можешь даже динозавра туда впихнуть и спустя время при должном усилии поверишь в реальность этих фантазий.

Нет. Тесса не просила ей помочь. Это же Тесса. Стальная Стерва. Ей никогда ничья помощь не требовалась, она сама спешила ко всем на помощь. И скорее всего, ее молящие глаза – результат моего воображения или скорее желания поверить в то, что она нуждалась во мне.

Черт! Черт! Черт!

Зачем я думаю об этом? Слезы снова обжигают глаза. Я судорожно сглатываю их, чтобы не дай бог продемонстрировать моему отряду мою слабость.

Мой отряд. Я командир.

До сих пор в голове не укладывается.

Все произошло так быстро и как-то нелепо, будто меня простым уборщиком назначили: вручили швабру с ведром и пинком выгнали в коридор работать. Вот таким было мое торжественное повышение в звании. И все то время, что Триггер приговаривал меня к вечным мукам в должности командира, я не переставал думать о Тессе. Я до сих пор не могу смириться с тем, что ее больше нет.

Это дурной сон. Это другая вселенная. Это не моя жизнь.

Все это я хочу сказать самому себе, выкрикнуть в мир вокруг, чтобы меня услышал сам бог и вернул все назад, осознав, что ошибся, что оплошал, что скормил тварям не того человека! Но время идет, а ничего не меняется, и боль в груди превратилась в огромную бездонную яму, которую я стараюсь засыпать глупыми мыслями и заботами о Маяке. Чем больше, тем лучше, как земля над могилой. Рутинные хлопоты необходимы, чтобы отвлечься, чтобы дать самому себе время на исцеление. Они должны заставить забыть Тесс, иначе рана никогда не затянется, и могила так и будет выть голосами неупокоенных призраков. По иронии гребанной судьбы мне необходимо предать Тесс, чтобы выжить.

Но тут же мои намерения разбиваются о бетонную стену в тупике: я не могу сделать вид, что Тесс никогда не существовало, она составляла слишком важную часть моей жизни.

– Калеб, поешь, – шепчет мне рядом сидящая Бриджит.

Я вдруг пришел в себя и понял, что уже пятнадцать минут сижу за столом, не шелохнувшись.

Бриджит молодец. Без нее я бы не справился со всем навалившимся на меня бременем. И сейчас она не столько беспокоится о моем аппетите, сколько о том впечатлении, что я произвожу на моих бойцов. Разумеется, они понимают, что потеря командира для меня боль. Но у нее должны быть рамки, у траура должен быть лимит. Такова судьба командирская. Я всегда должен оставаться сильным и непоколебимым, или хотя бы притворяться таковым. Потому что я – символ их надежды, пример бесстрашного бойца, вставшего на защиту обездоленных и невинных. Как я могу быть таковым, если сижу тут и сопли пускаю? Я не только свой имидж порчу, таким поведением я посрамляю сам смысл командирских погонов – отвага и неустрашимость даже перед самыми болезненными и чудовищными ударами судьбы. Командирские погоны должны заставлять людей поверить в то, что все преодолимо, всякая боль излечима, все пройдет.