Латунский попытался сделать глубокий вдох, но у него это не получилось, он часто и мелко задышал, стараясь справиться с наступившим приступом удушья, а потом заговорил очень скоро, глотая окончания слов и торопясь закончить.

— Возьми эту папку, Лёвушка, и сохрани её у себя, не посвящая в мою тайну никого, даже милую Маришку. Я не хочу, чтобы Вера даже случайно узнала об этом, я не хочу причинить ей незаслуженную боль. Когда ты окажешься в Канаде, отдай эту папку Кристине, там есть вещи, очень дорогие для неё. Скажи, что я благодарен ей за её любовь и за счастье быть дедом, хотя я видел мою маленькую Джейн только однажды, но я держал её на руках и был счастлив…

— Я всё сделаю так, как ты просишь, — произнёс Лев, с болью глядя в изменяющееся на глазах лицо друга. — Не беспокойся, никто от меня ничего не узнает.

— Спасибо, Лёвушка, это не давало мне покоя. Если можешь, не думай обо мне плохо, всю свою жизнь я любил только Веру, но, как видно, в мире всё устроено намного хитрее и сложнее, и мне не под силу оказалось с этим справиться.

— Успокойся, Юра, я не осуждаю тебя, жизнь действительно штука непредсказуемая.

— Передай привет Маришке и мальчишкам, вы мне все как родные. Скажи пострелятам, что дядя Юра помнит про них и смотрит на вас всех сверху…

Натаныч замолчал, дыхание его стало чуть слышным и спокойным, лицо приобрело уверенность, на нём проступило выражение того, что все земные дела завершены и все долги розданы. Он в последний раз открыл глаза, взглянул на Льва, слабо улыбнулся и одними кончиками пальцев пожал руку друга. Потом дыхание прекратилось совсем.

Натаныч лежал с широко открытыми глазами, а часы отбивали первый час последнего дня года.

* * *

Меньше чем через час Вороновский и Вера уже шли по ночному зимнему городу. Лев заботливо поддерживал Веру под локоть, говоря ей какие-то важные слова, пытаясь хоть чем-то облегчить боль потери. Она шла рядом, не произнося ни слова, только согласно кивая головой в такт их шагам.

За эти неполные три часа Москва изменилась неузнаваемо. Будто вспомнив, что на дворе последний день уходящего года, природа решила навести порядок в своих владениях. Откуда-то сверху, из тягучей сиреневой мути неба, стали падать крупные, похожие на гагачий пух, мягкие перистые хлопья. Они кружились в причудливом отсвете жёлтых и синих фонарей, исполняя удивительные вальсирующие па, а потом выстилались на земле затейливыми кружевными узорами. Часть из них тут же таяла, соприкоснувшись с влажным теплом асфальтированных дорог. Тротуары ловили снежинки, слизывая их шершавыми языками, пока не насытились окончательно, а сверху падали всё новые и новые, накрывая землю праздничной накрахмаленной скатертью.

Отсветы кошачьих глаз уличных фонарей отбрасывали замысловатые изгибы теней застывших в зимней неподвижности деревьев и кустарников. Нахлобучив в темноте на самые носы ватные шапки снега, они стали напоминать надменных дам, спрятавшихся за широкими песцовыми воротниками. Из-за таявшего снега воздух был влажным, тяжёлым и тёплым, но чувствовалось, что скоро, может быть, даже к утру, наступит похолодание.

На углу бульвара Лев остановил машину, они сели в неё, и вскоре помчались по улицам Москвы. Из окошка было видно, как один край неба, подёргиваясь розовато-глазурной дымкой, загодя готовясь к рассвету, светился изнутри; лучики фонариков раздаривали редким прохожим свои улыбки. С неба, забрасывая стёкла машин, падали крупные хлопья снега, на рябинах и боярышниках пестрели алые точечки ягод. К утру лужицы подёрнулись прозрачной ломкой корочкой льда.

Лев расплатился у подъезда с водителем и поднялся вслед за Верой в квартиру. Она повесила одежду на вешалку, аккуратно расправив её на плечиках, полуботинки встали на своё обычное место. Вообще создавалось впечатление, что Вера делает привычные будничные жесты, особо не вникая в их смысл, делает только для того, чтобы что-то делать, двигаться, не стоять на месте.

Расставив всё по своим местам, она прошла в комнату и села в кресло, безвольно уронив руки на колени. Свет из прихожей упал на блестящие ёлочные шары, висящие на духмяных зелёных ветках новогодней красавицы, стоящей почти посередине комнаты. Это была традиция дома Латунских: что бы ни происходило, Натаныч всегда ставил в комнате живую ёлку. Бывали годы, когда на неё и игрушек-то не было, тогда украшали тем, что было под рукой: скатанными шариками разноцветной фольги, оставленной ещё с лета, и самодельными игрушками.

Натаныч, словно ребёнок, каждый год радовался тому мгновению, когда придёт пора выбирать ёлку и наряжать её к празднику. Разноцветные хлопоты сливались с тонким ароматом мандаринов, усиливая ощущение огромного счастья.

Вера вспоминала время, когда, взявшись за руки, они с мужем садились на трамвай, ходивший у дома, устраивались поближе к окошку и ехали до конечной остановки, рассматривая огоньки иллюминаций, развешанные на столбах и фасадах домов. В руке у каждого был пирожок, только Вера любила со сладкой начинкой, а Натаныч уважал с мясом. Наблюдая за яркими огнями Москвы в оттаявший кружочек замёрзшего оконного стекла, они получали такое великое удовольствие, которое можно видеть во всём, когда ты молод. Они были счастливы, потому что любили друг друга и были вместе, а теперь это всё глубокое прошлое, потому что она одна.

Вороновский вошёл в комнату, держа в руках поднос с чашкой крепкого чая, и включил настенную лампу, но казалось, что Вера этого даже не заметила, она продолжала сидеть, задумчиво глядя в одну точку.

— Вера, я принёс вам сладкого чая, выпейте, пожалуйста, — попросил Лев, ставя чашку на стол.

— А ты? — оторвалась она от своих воспоминаний.

— Я должен пройти в кабинет Юры, взять кое-какие документы, он просил меня это сделать срочно, если вы, конечно, разрешите мне.

— Конечно, Лёвушка, делай так, как он тебя попросил, — согласно кивнула она. — Эти документы, я думаю, кроме него, да теперь вот тебя, никому и не нужны. А чай пусть остынет немного, — извиняющимся голосом произнесла она. Ей не хотелось обижать Льва, но ничего есть или пить сейчас она просто не могла.

— Конечно, Вера, пусть постынет, — согласился он. — Вам что-нибудь ещё сделать?

— Нет, сходи посмотри документы, а всё, что не пригодится для работы, отложи в сторону.

Вороновский тихо прошёл в соседнюю комнату, открыл нижний ящик стола, вывалил из него всё, что там лежало, и обнаружил маленькое потайное отделение, отгороженное от основного тонким слоем пропитанной лаком фанеры. Подцепив его лежавшим на столе ножом для бумаг, он слегка отодвинул мешавшую поверхность и увидел изумрудно-зелёную папку, углы которой были перетянуты тонкой круглой резинкой.

— Старый хитрый лис, — прошептал Лев, улыбнувшись одними краешками губ. — Надо же, конспиратор, какой сейф отгрохал, надёжно, почти как швейцарский банк.

Лев отложил папку, просмотрел все документы, оставшиеся после Натаныча в столе. Всё, что представляло хоть какую-то ценность для клиники, вместе с зелёной папкой, он отложил в отдельную стопку. Всё остальное, чтобы не создавать дополнительных проблем Вере, убрал обратно в стол. Может быть, когда-нибудь она пересмотрит всё это, а может, до этого богатства так руки никогда и не дойдут.