– Выпей таблетку, – попросил Андре, когда такси почти подъехало к Лионскому железнодорожному вокзалу.

– Еще одну? Как вчера? А потом я ходить не смогу, – скривилась я, но Андре погрозил мне пальцем и протянул бутылку со светло-розовой жидкостью, кислой на вкус. Витамин «C», сказал он.

– Пей, а то накажу, – пригрозил он, и не без удовольствия отметил, как на моих щеках снова появился румянец.

– Мне не так уж плохо.

– После того, что я сделал с тобой, тебе и так должно быть трудно ходить, – бросил он весьма довольным тоном, а я показала ему язык. Да я и не ходила – летала. Впрочем, устроившись поудобнее в кресле скоростного поезда, я тут же уснула – болезнь давала о себе знать, а Андре периодически прикладывал ладонь к моему лбу. Засыпая, я вдруг подумала – ведь это странно, что он едет со мной. Он бросил работу, оставил все свои дела и носится со мной, как с писаной торбой.

Он сказал, что любит тебя.

Отчего-то слова, сказанные тогда в ритме и такт нашей сумасшедшей скачке, когда Андре с изменившимся от желания лицом смотрел на меня – эти слова убеждали меня больше, чем все остальные. А ведь сказано их было немало. Совсем недавно Андре предложил пожениться. В шутку. Во всяком случае, я посчитала, что эти слова не были сказаны всерьез…

«Авиньон, остановка конечная. Поезд прибудет через десять минут!», – услышала я по громкоговорителю сквозь сон. Казалось, я только успела прикрыть глаза, хотя на самом деле проспала все три часа полета по рельсам. Удивительно, что поезда могут ходить с такой немыслимой скоростью, и иногда поездка на них почти равнозначна полету на самолете. Странно, как сильно я боюсь летать, и как спокойно и мирно засыпаю в поезде, хотя и тут, и там вероятность возникновения аварийной ситуации почти одинакова. Поезд несется так быстро, что любая оплошность может стать фатальной – примеров хватает. Но высота вызывает больше страхов. Находясь на земле, мы ощущаем себя как дома. И потому в поезде чаще видишь спокойные лица пассажиров, привычно снующих в суете, загружающих свои сумки наверх, в багажные отсеки.

– Просыпайся, спящая красавица, – ласково произнес Андре, и я улыбнулась в ответ, радуясь тому, что он здесь, со мной. Вдруг непонятно отчего меня охватило волнение. Я боялась, что может произойти что-то плохое, и воображение рисовало картины одна ужаснее другой.

– Ты пойдешь к ней со мной? – спросила я, и Андре молча кивнул. Сейчас мы были не просто любовниками, а парой. Мы были вместе, и теперь уже не в страсти, а в печали.

Мимо промелькнуло аккуратное бежевое здание Авиньонского вокзала. Мы снова взяли такси, но теперь ехали молча.

День катился к закату, и красный полукруг солнца выглядывал из-за золотисто-коричневых крыш старинного города. Погода стояла замечательная. Я никогда не была в Авиньоне, но многое знала об этом месте. Когда-то меня очаровала его сложная, богатая событиями история и Папский замок, служивший домом жадному до всего мирского Жаку д’Юэз, красноречивому Папе Иоанну XXII, при котором широкий размах получили торговля индульгенциями и охота на еретиков. Он внушал ненависть многим своим современникам, в том числе и миноритам, проповедовавшим аскетизм. При Иоанне XXII католическая церковь имела огромную власть, и в погоне за аргументами в пользу богатства Папа толковал священные книги, как ему вздумается, и писал свои законы здесь, в Авиньоне, в отгороженном крепостной стеной замке. Если прислушаться, можно и сейчас услышать скрип его пера. Французская история проплывала мимо меня, а мое сердце колотилось все сильнее, на сей раз от страха.

– Мы переведем ее в Париж, – сказал Андре и накрыл ладонью мои холодные пальцы. – Только помни, что тебе нужно беречь силы.

– Силы? Они давно иссякли. Люди мечтают о поездке во Францию, а для меня она – какой-то фильм ужасов, – ответила я, качая головой. Андре ничего не сказал, только отвернулся к окну и сделал вид, что сосредоточился на красивом пейзаже.

Мы подъехали к зданию, когда солнце опускалось за его белоснежные стены. Багряные блики освещали конусообразные колонны, расширяющиеся кверху. На этих толстенных ножках располагалось лаконичное прямоугольное здание в современном стиле, с ровными рядами квадратных окон. Когда водитель такси высаживал нас, мимо проплыли, беззвучно сияя синими огнями проблесковых маячков, две скорые. Они поднырнули под здание и скрылись за колоннадой.

– Нам туда, – Андре кивнул в сторону стеклянных дверей, около которых несколько человек курили в полном молчании. Все вокруг дышало спокойствием, даже казалось сонным, и медики, и дрейфующий по фойе охранник, который помог нам найти отделение интенсивной терапии. Я совершенно потерялась среди этой строгой пустоты, за стерильными стенами которой страдали люди, и была просто счастлива, что Андре взял все переговоры на себя. В конце концов, я была больна и разбита, и все мои силы уходили только на то, чтобы держаться на ногах.

Врач, которая подошла ко входу в отделение по нашему вызову, была чрезвычайно серьезной. Сухим голосом, отточенными фразами и уродливыми очками в огромной роговой оправе докторша словно пыталась компенсировать тот факт, что она молода и хороша собой. Темные волосы были собраны в такой тугой пучок, что у меня разболелась голова от одного взгляда на нее. Ее звали Жанной, фамилии я не запомнила. Кажется, даже не услышала, так как не могла отвести взгляда от коридора, в окне которого огнем горело закатное солнце – как пожар в конце тоннеля.

– Идемте, я дам вам халаты, – сказала она после того, как я показала ей паспорт. Пока мы шли по коридорам, докторша с подозрением смотрела на меня, постоянно оглядываясь. Я отводила взгляд – не хватало еще, чтобы она поняла, что у меня жар. Все, что мне нужно было от нее – узнать о состоянии мамы и оформить бумаги на перевод. Я приняла решение, но пока не хотела говорить об этом Андре. Я не собиралась переводить маму в Париж, а хотела уехать домой, в Москву. Оставаться во Франции стало для меня равносильно дурной примете – слишком много плохого здесь случилось. Я не знала, как сказать об этом Андре, переживала за то, как он воспримет это, но, с другой стороны, представить не могла, что буду делать, если он спокойно отпустит меня, помахав вслед. В конце концов, ему-то зачем столько проблем?

– Прошу вас, – Жанна отошла в сторону, чтобы пропустить нас в палату, расположенную за широкими, открывающимися в обе стороны дверями. Такие двери нужны, чтобы провозить людей на каталке без помощи дополнительных рук.

– Ее привезли к вам со съемок? – спросила я, щурясь в сумраке комнаты, освещенной лишь экраном монитора, выводящим показатели состояния пациента. Это было похоже на кадр из фильма, где один из героев впадает в кому, и рядом с ним на экране прибора бегут какие-то кривые линии. В отличие от меня Андре понимал их значение, и потому я следила за его реакцией. Он хмурился.

– Нет, насколько я знаю, – покачала головой докторша, держась обеими руками за плоскую пластиковую подложку с бумагами моей мамы. Сама она, мама, лежала на постели, но я сначала даже не узнала ее – так она изменилась. В одночасье она постарела, перестав выглядеть на собственный реальный возраст. Передо мной была худая бледная старуха, неподвижно лежащая под плотной простыней. Было ощущение, что кровать застелили даже не заметив, что на ней лежит человек, – до жути аккуратно, без единой складочки. На какое-то время я застыла, а затем подошла и сорвала край одеяла, нарушив эту возмутительную геометрию линий.