В голосе Валетки слышалась убежденность, и Николай пожалел о своих словах. Пусть хоть желторотые ребятишки верят, что скоро пойдем на фронте в наступление. Пятнадцать танков подбито, а сколько целехоньких утюжат землю, рвут ее снарядами, полосуют людей? Некуда ведь дальше отступать… Некуда!

Орехов свернул цигарку и долго бил кресалом, пока не взялся искоркой трут.

— Дядя Коля, на фронте больше убивают или ранят?

Николай пристально взглянул на Валетку. Тот любил расспрашивать про фронт, про бои, про пушки и про разведчиков. И каждый раз задавал этот вопрос.

— А к Антониде вчерась кузнец сватался, — неожиданно сказал Валетка. — Полушалок принес. Красный, и с белыми цветочками.

— Писем ей нет?

Валетка покачал головой.

— Не будет Антониде писем, — сказал он.

Мальчонка сидел, опустив плечи. Губа его распухла, время от времени он облизывал ее. Руки механически крошили сухую ветку. Хруст ее был отчетлив и короток.

— Откуда ты знаешь? — спросил Николай. — На картах, что ли, мать наворожила?

— Брешет она со своими картами. Разве по картам что узнаешь? Радио бы провести… Вы чего с топором?

— Ветлу пришел рубить.

— Ветлу? — переспросил Валетка и вскочил. — Прямо сейчас?

— Сейчас, — подтвердил Николай. — Откуда ты знаешь, что Антониде не будет писем?

Глаза Валетки испуганно ворохнулись и задержались на костылях Николая, на искалеченной ноге, туго спеленатой обмотками.

Он вздохнул так, будто собирался кинуться в омут, и сказал чуть слышно:

— Я письма писал.

— Какие письма?

Вместо ответа Валетка подошел к ветле, сунул по локоть руку в дупло и подал Николаю несколько мятых конвертов со штампами полевых почт. Письма были адресованы Валентину Ивановичу Каданову. Николай не сразу сообразил, что Валентин Иванович и есть широколицый, с конопушками зеленогаевский почтальон Валетка.

В двух письмах сообщалось, что данных о красноармейце Семене Петровиче Панченко часть не имеет.

— Вот последнее, — сказал Валетка. — Позавчера получил.

В письме сообщалось, что по дополнительно наведенным справкам красноармеец Панченко С. П. погиб под Ленинградом в августе сорок первого года.

— Она знает?

— Нет, никому не сказывал, — признался Валетка. — Я, дядя Коля, сам пишу, когда кому-нибудь долго писем нет. Уж две тетради исписал.

У Николая защемило в груди. «Сам пишу»… Мальчуган мой хороший! Значит, прячешься ты где-нибудь в закутках от любопытных взглядов и пишешь, разыскивая тех, от кого не приходят вести. Пишешь до тех пор, пока, не получишь вот такое письмо, пока не станет ясно, что писать больше некому.

Валетка взял у Николая письма, завернул их в холстинку. Сверток получился объемистым. Видно, не только о Семене Панченко наводил справки зеленогаевский почтальон.

— Что еще в дупле?

Валетка замялся, потом сказал, что в дупле хранятся «блескучие» камни. Он сунул руку и вытащил пригоршню разноцветных камешков. Осколки кварца, красный гранит, обломки хрусталя, мелкозернистый на изломе гнейс, отшлифованные водой окатыши сланца и еще какая-то каменная разноцветь.

— Зачем это тебе? — удивился Николай.

— А так, — ответил Валетка, перебирая на ладони свое богатство. — Когда я на почту хожу, завсегда камешки высматриваю. Они ведь, дядя Коля, как люди, — все разные…

Орехов слушал Валетку и вспоминал то невероятно далекое время, когда еще не было войны и когда он, как и Валетка, собирал камни и мечтал, что будет геологом. Обрезала война мечту.

— Спрячь камни, — сказал Николай, встал на костыли и пристроил под ремнем топор.

— А ветла?

— Не стану рубить. Может, еще поправится сук.

Через несколько дней Валетка принес Николаю письмо.

Письмо было от Евгении Михайловны, врача далекого уральского госпиталя, которая выходила Николая, сохранила ему ногу, хотя по всем врачебным правилам ее полагалось ампутировать.

По приезде в Зеленый Гай Орехов написал ей, что осел на месте. Писал и думал, что вряд ли военврачу будет интересно читать его письмо. Тысячи таких, как Николай, прошли через ее руки.

Евгения Михайловна в письме поругала Николая за долгое молчание и написала, что была рада получить от него весточку.

От торопливых размашистых строк повеяло чем-то знакомым и близким. Как наяву, увидел Николай госпиталь. Вспомнился староста палаты Белобаба и Петр Михайлович Барташов, отец Сергея, погибшего осенью прошлого года в Заполярье. Вместе с Барташовым похоронили они Сергея на берегу озера, а потом Николай неожиданно встретился с майором в госпитале. Евгения Михайловна писала, что Петр Михайлович три месяца назад выписался в часть. Писала, что рапорт ее о переводе в действующую армию удовлетворили и она тоже едет на фронт. Не забыла она и врачебные советы. «Больше солнышка, Коля, — писала Евгения Михайловна, — теплый песок тоже на Иссык-Куле найдется. Это очень нужно твоей ноге». По старому адресу просила не писать, новый обещала сообщить.

«Все на фронт, — подумал Николай. — Все воюют, а ты сиди в Зеленом Гае с костылями. Сало жри, самогон лакай. Иждивенец несчастный, калека, нахлебник…»

— Чего пишут, дядя Коля? — боязливо спросил Валетка. — Худое письмо?

— Нет, все хорошо, — ответил Николай и, помолчав, добавил: — У меня теперь уж хуже не будет.

— Зря вы так говорите, — мальчик подошел к Николаю и заглянул ему в лицо. — Вот когда похоронная приходит, тогда всего хуже.

— Кому похоронная? Кому…

— Никому, — вяло ответил Валетка. — Это я просто так сказал, к слову.

Он повернулся и, словно боясь расспросов, вышел на улицу. В окно было видно, что Валетка уходил по длинному узкому проулку, огороженному плетнями. Он поднял с земли прут и принялся гулко выстукивать по кольям. Но в его фигуре была какая-то придавленность. Будто пустая сумка невероятно потяжелела и пригибала Валетку к пыльной, пересохшей в прах земле.

Вечером Орехов пошел в колхозную контору. Там можно было узнать новости и прочитать единственную на всю деревню «Правду». Новости в газете были невеселые, но так уж устроен человек, что всегда ждет хорошего. Сегодня нет, так, может, завтра будет.

Газету вслух читал бухгалтер колхоза, седой, глуховатый, с тяжелой одышкой, которого все звали дядя Петя. Читал он громко и с выражением. Начинал со сводки Информбюро, потом прочитывал страницу за страницей. Прочитанные газеты подшивал в папки. Однажды колхозный сторож выдрал оттуда газету на самокрутки. Дядя Петя ухватил его за воротник, налился кровью и рассвирепел, как племенной бык.

— Понимаешь, телячья вша, что ты наделал! — орал бухгалтер на весь Зеленый Гай. — Какую газету ты, хошь знать, на раскурку пустил? В ней же каждая буковка кровью обмыта. Люди на такие газеты потом как на иконы глядеть будут, а ты ее раскурил, морда неумытая!

Сторож даже не пытался оправдываться.

Возле правления колхоза Орехов встретил участкового агронома Олю Барьян. Николай знал, что Оля эвакуировалась с Донбасса и ей