– Перетопчется, – буркнул Мыкола,однако все-таки сдвинул обмякшее Кирино тело на табурет. – И никакая этоне дивчина, а задержанная!

Голоса, движения, даже грубые прикосновенияМыколы доходили до Киры словно сквозь туман. Все тело, да что – все мыслисделались вялыми, заторможенными. Она открыла глаза и сонно удивилась тому, скакой странной, назойливой пристальностью уставился на нее Полторацкий,бросивший вдруг строчить пером по бумаге.

– Вы шо, знаете ту женщину? –спросил он вкрадчиво. – Знакомы вам ее фамилия, имя, отчество?

Кира слабо качнула головой: нет, не отрицая, акак бы отгоняя от себя догадку. Слишком страшной, непереносимо страшной былаэта догадка… и такой привязчивой, куда хуже Панькова взгляда! Кира гнала ее, нодогадка настойчиво кивала коротко стриженной черноволосой головой, размахивалаподолом длинной, почти до щиколоток, полосатой юбки, поигрывала худым,загорелым телом под джинсовым жилетиком, который она частенько носила безвсяких блузок, уверяя, что это выглядит очень сексуально и не буржуазно. Вот исегодня так ее надела, отправляясь на романтическое свидание…

– А скажите, гражданин Фридунский, –между тем вопрошал лейтенант, не сводя, впрочем, въедливого взора сКиры, – вы встречали убитую прежде? Знаете ее?

– Никогда не видел, никогда! –истово замотал головой Фридунский. – Однако как зовут – знаю, рядом с нейвалялась сумка – раскрытая, все вывалилось наружу. И… вот, я подобрал паспорт.

Он пошарил в кармане джинсов – и досталсмятый, тускло поблескивающий полиэтиленовой оберткой документ. Полторацкийвзял его, открыл, долго листал и вчитывался, от усердия шевеля губами, – акогда снова поднял глаза на Киру, в них сверкало мрачное торжество. Иразмеренно провозгласил:

– Убитую звали Вихновская Алла Борисовна.Год рождения – 1968-й, место рождения – город Горький. Отметок о браке нет.Адрес прописки…

– Погодь, Панько! – вдруг подалголос Мыкола, от изумления забывший всякую субординацию. – Эта Вихновская…она тоже жиличка Катигробихи! Как эта! – указующий перст в сторонуКиры. – Но как же так? Она только нынче утречком живая была! Как же онамогла успеть помереть?!

Лейтенант отложил паспорт и, медленно выйдяиз-за чиновного барьера, приблизился к Кире.

– А не думаешь ли ты, Мыкола, шо ейподсобили с этим делом? – тихо спросил он, прищуренным оком озирая Киру сног до головы. – Бывают такие ловкие дамочки… всякая работа в руках горит!С утра она на большой дороге разбоем промышляет, грабит автобус Феодосия –Симферополь. А под вечер встречается со своей подругой на Карадаге – иворовски, предательски помогает ей расстаться с жизнью… А кстати,гражданин! – обернулся он к Фридунскому. – Труп целый был?

– Это как… целый? – бледнея,переспросил тот, делая невольный шажок к двери.

– Как, как! – сердито передразнилМыкола, простирая свою длинную, оглобельную ручищу и ловя Фридунского заплечо. – Тебя человеческим языком спрашивают: труп целый был? Нерасчлененный?

– Расчле…

Задыхающийся, смертельно испуганный шепотФридунского было последнее, что услышала Кира, а его мелово-бледное,вытянувшееся лицо с черной кляксой бороды – последнее, что она увидела.

* * *

Вокруг залива Коктебля

Лежит советская земля:

Колхозы, бля, совхозы, бля, природа.

Но портят эту красоту

Сюда летающие «Ту» —

Туристы, бля, моральные уроды!..

Назойливый голос лез в уши, пилил голову,словно пилой. Это тьма, застелившая Кирины глаза, уныло, скучно повизгивала:

Стоит девчоночка, ей-ей,

А под юбчоночкой на ней

Все голо, бля, все голо, бля, все голо…

– Заткнись, брильянтовая! – истошнымголосом закричал кто-то. – Не рви душу!

Кира испугалась, что это кричит она, – ираспахнула глаза.

Две смутно различимые фигуры, замершие переднею, медленно поплыли слева направо… Кира сцепила зубы, невероятным усилиемпопытавшись остановить головокружение.

– Стоять, Буян, – пробормотала струдом.

Фигуры послушались – вернулись на место.

– Гляди – очухалась! – сказалатощенькая малокровная девица, похожая на пэтэушницу, и по ее бледномувостренькому личику скользнула порочная улыбочка: – Что, замаяли хахали дотого, что и на ногах не стоишь? А не умеешь – не берись! Каждое лето понаедут сРоссии москалихи наш хлеб отбивать, а сами хрен от редьки отличить не могут!

Она захохотала и села в углу прямо на пол,широко расставив ноги.

«А под юбчоночкой на ней…» – проплыло вголове, и Кира отвернулась.

– Ай, молодая, зачем голой задой нагрязном полу садишься? – послышался надтреснутый голос. – На, возьмимой платок, подстели. И не лезь к женщине, дай ей, бедной, в себя прийти!

Что-то зашуршало, зашумело, забрякало,мелодично зазвякало рядом с Кирой, и в лицо ей близко-близко заглянулиогромные, черные и жаркие глаза – такие жгучие, что Кира невольно отстранилась.

– А ты меня не бойся, доча, – сновараздался вкрадчивый голос. – Я не цыганка, я сербиянка – я тебя не обману,всю правду скажу!

– Сон, что ли? – выдохнула Кира,слабо поводя перед лицом рукой, как бы отгоняя призраков, однако назойливоевидение не исчезло, а снова засмеялось:

– Ты еще перекрестись! Нет, доча, дозавтрашнего утра я никуда не денусь.

– А сейчас – что? И где я?

Кира оперлась ладонями во что-то жесткое,деревянное – села. Какая-то лавка, низкая и широкая, стоит в углу теснойкомнаты, которую довольно ярко освещает большая лампочка, висящая на голомшнуре. Стены грубо оштукатурены, пол бетонный. Одной стены нет вообще – вместонее решетка. Возле этой решетки, подоткнув под себя цветастую шаль, сидит«девчоночка в юбчоночке» – скаля зубы, оглядывает Киру.

– Сейчас, подруга, ночь! – пояснилаона своим сиплым, прокуренным голосом, в котором прорывалисьнеприятно-визгливые ноты. – А ты – в «обезьяннике» поселкаКоктебля… – последовал долгий и однообразный ряд неизбежных рифм.

– Замолчи ты! – Цыганка махнула нанее узкой смуглой ладонью. – Смотри, совсем беднягу напугала!