хороший, стоит, как видели, в ограде, а ограда в прямую линию с домами улицы, значит никому не мешает, а вот поговаривают, что его хотят снести.

– Почему?

– А вот, пойди с ними, – кивнул головой в сторону.

– Может быть и не тронут, – сказал я.

– Дай то Бог.

С тех пор я тщательно слежу по газетам за этим храмом. Доселе, слава Богу, он стоит благополучно.

– Как Вы нашли службу, пение? – был первый вопрос ко мне митрополита Сергия, когда мы возвратились в патриархию.

– Все хорошо, но особенно меня радовало чудное пение: это выше моей похвалы, оно превзошло мои ожидания», – сказал я.

– И я очень доволен тем, что Вы нашли у нас то, чем мы и заграницу можем удивить. А завтра Вы будете, конечно, участвовать в нашем церковном торжестве и увидите много другого, что скажет Вам о нашей жизни.

25-го в воскресенье в 9 ч. 35 м. в поданный такси сели два митрополита – Сергий и Серафим, я и иеродиакон Афанасий. Ровно в 10 ч. мы были у ограды храма Воскресения. При торжественном трезвоне митрополит Сергий в сопровождении нас направился в храм, где при мощном пении «От восток до запад» был встречен длинными рядами духовенства, протодиаконом и диаконами, а мы по боковой стороне прошли в алтарь, в котором уже находились почти все готовящиеся служить иерархи. Полились тихие мелодичные звуки пения входного «Достойно есть». Не знаю, имели ли иерархи свое облачение или достают его в подобных случаях где-либо в Москве, но я-то не имел с собой ничего и мне подали все уже приготовленное на месте. Храм огромный, вместимостью, как говорят, тысяч 7–8. Народ был оповещен о готовящейся епископской хиротонии. Уже к началу литургии молящихся собралось много.

– Посмотрите, сколько народу, – приоткрыв немного занавес Царских дверей, обратясь ко мне, сказал архиепископ Алексий. Видимо ему самому было приятно похвалиться растущим духовным богатством. Уже стояло море голов, но вместительный храм принимал в себя все новые волны верующих. Несомненно, исключительное торжество Церкви влекло их сюда. Заканчивалось чтение часов. Открылись Царские врата и попарно стали выходить иерархи, а за ними духовенство к Архиерейской кафедре для принятия всей Церковью исповедания веры и благочестия от готовящегося принять иерархическую благодать. На широкой Архиерейской кафедре было приготовлено для 12 иерархов седалище. Начинается великое дело Церкви Христовой. Не Вы Меня избрали… но Я избрал вас от мира. А как вы (уже) не от мира, сего ради ненавидит вас мир (Ин. 15, 16–19).

Выводится из алтаря избранный Духом Божиим нареченный во епископа Иоанна, как бы выявляется всей Церкви, да видит она в своем собрании того, кто поставляется на свещнике ее, да светится свет его пред человеки и да прославит добрыми делами Отца нашего иже на небесех, поставляется на орлец[3] символ надмирности, и на троекратные вопросы Первенствующего иерарха: «како веруеши, рцы нам пространнее»… хиротонисуемый громко произнес исповедание Православной веры и свв. канонов. К ряду анафематствований различных ересей и отвержения церковных постановлений прибавлена анафема на автокефалистов, т. е. на самочинно отделяющихся от Матери Церкви и, вопреки ее воле, устрояющих свою, независимую от нее, церковь и упорствующих в этом самочинии. Я не спросил, с какого времени существует в чине эта прибавка; но уже потому, что она не вызывает ни удивления, ни разговоров, можно думать, что она – не новость последнего времени, а, вероятно, введена еще при Патриархе Тихоне, когда пошли самочинные отложения в церкви в лице живоцерковников, обновленцев, самосвятов и др. Поэтому-то, полагаю, еще при нем и принимались отпадшие от церкви по особому чину чрез всецерковное покаяние и отвержение всех самочинств, каким чином принимались отлученные от церкви. Окончилась исповедь. Начинается Божественная литургия. Все внимание забегает вперед, к таинственному акту. Взор ничего не наблюдает, ни замечает, смолкает рассудочная мысль, и уступает свое первенство сердцу. А оно хочет только молиться, и молится о Церкви, о мире в ней и о мире всего мира, о иеромонахе Иоанне, да придет на него благодать Всесвятаго Духа. Слышу: «о Богохранимей стране нашей, о властех ея, да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте», и сердце не волнуется этим прошением, не встает против него: заповедь Апостольская, Христова, Духа Божия. Малый вход, все иерархи вошли в алтарь: наступают моменты церковного торжества, возжигания нового церковного светильника. Вот подвели его к святому Престолу, и он преклонив колена, забыл все, кроме своего ничтожества, почти несущности (1 Кор. 4, 7) в трепете телесном раскрывает свое сердце для принятия благодати. Первоиерарх, раскрыв Святое Евангелие, символ вечного служения Христу и твердого благовестия Его неизменной истины, положил его словами[4] внизна голову хиротонисуемого, поддерживая рукой. Простерли все иерархи свои десницы к лежащему на главе Св. Евангелию, и держа его, готовятся низвести Святого Духа на просящего благодати. Происходит тайносовершение. Первоиерарх читает тайносовершительную молитву, читает отчетливо, громко, да слышит вся церковь и молится об Иоанне. Волнуется сердце, чувствую, как вздрагивает держащая Св. Евангелие моя десница, подступают слезы, увлажняются глаза, мысль замолкла, только сердце без слов говорит: «да приидет на него благодать Всесвятаго Духа, да приидет на него благодать Всесвятаго Духа…»

Таинство совершено. Новый иерарх встал и облеченный в иерархические одежды, при братском лобзании со взаимными приветствиями – «Христос посреди нас! Есть и будет» – принят в иерархическое общение и стал в сонм иерархов для совершения мироспасительного таинства св. Евхаристии. Местный диакон, среднего поста, худенький, резковатым басом громко и четко прочел Апостол, а протодиакон более мягким и более полным басом прочел из Евангелия притчу о «Милосердном самарянине». Теперь с горнего места спокойно можно было посмотреть на наполнившую храм ниву Христову: стоят в чинном порядке, как будто ни движений, ни разговора. Могучий хор пел хорошо, но все же нет в нем строя и гармонии Нестеровского хора. Новому иерарху Иоанну Первоиерархом было поручено посвятить во диакона сирийца. Проповедь говорил Настоятель храма, еще не старый митрофорный протоиерей с академическим образованием. Редкий у него голос для проповедей. Говорил он, по-видимому, без напряжения, но так звучно отчетливо, что, думается, слова его были слышны во всем храме. Перед заамвонной молитвой новопосвященный диакон говорил на своем сирийском языке эктению, а несколько сирийцев, стоявших на клиросе, по-своему пели. Прошений у них здесь больше числом, чем у нас. Пели в унисон, непривычным для нашего уха плаксивым распевом. Тяжелый образ жизни под мусульманским игом отобразился и здесь.

По окончании литургии, разоблачившись и надевши мантии, с посохами в руках, все