Рынок одежды умер. Все обходятся тем, что есть. Продукты сплошь вызывают подозрение. Торговля скобяным товаром дышит на ладан: времена наступили такие, что починка и ремонт стали редкостью, ибо утратили смысл.

В общем, с одеждой, провизией и скобяным товаром Бритт сидел в глубокой галоше.

Он чертыхнулся себе под нос и опять перевернул страницу.

Никто не работает, никто ничего не покупает. В гавани без толку стоят три судна с товаром, с его товаром, и даже не могут начать разгрузку из-за карантина.

А грабежи! Для грабителей и мародеров Бритт припас три лишних проклятия, нисколько не сомневаясь, что страховые компании найдут способ увильнуть от выплат. Это он знал наверняка, так как в страховании вращалось немало бриттовских капиталов. Ну, хоть полиция отстреливает мародеров. Делец улыбнулся.

Легкий дождик заштриховал окно, растушевал контуры собора. Бритту стало немного жаль мокрого городского глашатая, чье зычное «Слушайте! Слушайте! Слушайте!» летело сейчас над площадью, состязаясь с заунывным боем похоронного колокола. Ведь он, Чарльз Бритт, во времена оны был городским глашатаем — давным-давно, когда носил короткие штаны, а его глаза не знали бремени очков и гроссбухов… в те дни он терпеть не мог дождь.

Никто больше не ездил на бриттовских такси. Спросом пользовались лишь катафалки да кареты «Скорой помощи», а он не владел ни теми, ни другими.

Никто не покупал оружие и боеприпасы. Население сократилось, и оттого по рукам гуляло довольно стволов и для желающих нападать, и для желающих обороняться.

Никто не ходил в его кинотеатры — теперь в жизни любого человека хватало и драматизма, и пафоса, и страданий.

И никто, никто, решительно никто не покупал последний выпуск его газеты — вдобавок специальный выпуск! — ради которого Бритт поставил на грань героической гибели свой выкошенный болезнью штат, не говоря о себе самом (если вспомнить о выплаченном всем двойном окладе). То был «Специальный чумной выпуск» — броская первая страница в черной рамке; сверх того, эксклюзивная статья гарвардского профессора «Чума: страницы истории»; медицинский очерк о симптомах бубонной, легочной и системной чумы, дабы читатель знал, какая именно разновидность заразы свалила его с ног; шесть с половиной страниц некрологов; сотня интересных для широкой публики интервью с отцами, матерями, сестрами, братьями, вдовами и вдовцами — и трогательный редакционный панегирик героям-водителям шести обреченных вездеходов, ушедших в рейс на Западное побережье. Бритт чуть не плакал, представляя, как пачки этого номера устаревают на складах, ибо нет ничего — ничего! — более пошлого, чем старые газеты, даже если их первая страница украшена изящной траурной рамкой.

Лишь последняя страница гроссбуха вернула на губы Бритта улыбку. В последнюю минуту ему удалось прибрать к рукам шестьдесят процентов гробов в городке, два цветочных магазина (теперь приходилось изрядно растрясать мошну, чтобы не дать им закрыться) и пятьсот с лишним участков на кладбище. «Вкладывай деньги в растущий рынок» — вот что всегда было философией Бритта, а также его религией, сексуальной ориентацией, политикой и эстетикой. По крайней мере, такой подход давал шанс удержаться на плаву, а то и получить прибыль. Бритт считал: если конек будущего — смерть, седлай его!

Делец подергал себя за ухо и опять прислушался к словам глашатая, едва внятным из-за колокольного звона.

— …для сожжения!

Это его обеспокоило.

Слушая повторное объявление, Бритт вспомнил эксклюзивную статью гарвардского профессора «Чума: страницы истории».

Похоронные бюро, больницы и морги набиты битком, как некогда — мортуарии. Значит, столько лет спустя люди возвращаются к… так-так.

— …для массовой кремации, дабы избежать распространения болезни! — выкрикивал юноша. — Мертвых будут доставлять для сожжения в следующие три пункта! Номер первый — Бостон-Коммон…

Чарльз Бритт захлопнул гроссбух, снял очки и принялся протирать стекла.

Решение вчинить утром иск стало бесповоротным. А пока зубы дельца крепко стиснули холодную, безжалостную сталь лезвия, и он ощутил во рту вкус металла.

* * *

К исходу первого получаса езды новоявленный напарник по имени Грег спросил Тэннера:

— Марлоу говорил правду?

— Какой еще Марлоу?

— Тот, что ведет вторую машину. Ты хотел нас убить? Ты и впрямь задумал смотаться?

Черт захохотал.

— Верно, — кивнул он. — В самую точку.

— Почему?

Черт немного помедлил, так, что какое-то время вопрос висел в воздухе, потом пожал плечами:

— А почему бы и нет? Я на тот свет не рвусь. И очень даже погодил бы помирать.

— Если мы облажаемся, на континенте может стать вполовину меньше народу, — возразил Грег.

— Коли вопрос стоит так, что либо они загнутся, либо я, то пусть лучше они.

— Иногда я просто диву даюсь, откуда берутся типы вроде тебя.

— Оттуда же, откуда все прочие, мистер: пять минут удовольствия какой-нибудь парочке, а потом — сплошная морока.

— Да что они тебе сделали, Черт?

— Ничего. А что они сделали для меня? Ничего. И что я им должен? Ровно то самое.

— А зачем ты в гараже избил брата?

— Не хотел, чтоб он по дури угробился. Треснутые ребра заживут. А от смерти не лечат, вот так-то.

— Я не про это. Я вот о чем: разве тебе не наплевать, угробится он или нет?

— Денни — славный малыш. Просто сейчас запал на эту свою цыпу, и котелок у него варит хреново.

— А тебе-то что?

— Сказал же — он мой брат, славный малыш. Мне он нравится.

— С чего бы это?

— Ну, блин! Мы много всякого пережили вместе, и точка! Чего пристал? Тоже мне — психоаналитик нашелся!

— Просто хотел узнать.

— Вот и узнал. А если охота трепать языком, смени пластинку, о’кей?

— Ладно. Ты ведь этой дорогой уже ездил, да?

— Верно.

— А дальше на восток бывал?

— Аж до самой Миссис Хиппи.

— А как через нее перебраться, ты знаешь?

— Вроде да. Мост в Сент-Луисе покамест цел.

— А чего ты не сгонял на тот берег в последний раз, как там был?

— Издеваешься? Мост наглухо забит машинами, а в них — кучи костей. Такое разгребать — себе дороже.

— А кстати, на кой тебя понесло в эту даль?

— Да поглядеть, как там. Наслушался баек, ну и захотел взглянуть сам.

— И как там?

— Дерьмово. Сожженные города, здоровущие воронки, звери какие-то охренелые… да и люди попадаются…

— Неужто там до сих пор есть люди?

— Если их можно так назвать. Чокнутые дикари. Одеваются в тряпье или в звериные шкуры, а то вообще шлендрают голяком. Кидались в меня камнями, пока я не пристрелил парочку. Тогда отстали.

— И давно это было?

— Лет шесть, может, семь назад. Я тогда был еще совсем сопляк.

— И что же ты, никому ни полслова?

— Да нет. Поделился с парой друзей. А больше никто и не расспрашивал. Мы думали сгонять туда,