был в ужасе, когда увидел его в белом льняном костюме и соломенной шляпе. Он был, очевидно, самой большой достопримечательностью для англичан. После приобретения им нескольких лошадей я поехал вместе с ним к оружейному мастеру, где он купил прекраснейшие охотничьи ружья. У меня была возможность сделать то же самое, но мы были воспитаны такими скромными, что я даже подумать об этом не мог.

Из Лондона после прощания я отправился в Карлсруэ на учения. До того я упустил еще один шанс, о чем потом сожалел. Рудольф Шпис предложил поехать с ним на парижскую Всемирную выставку. Я отказался и так никогда и не побывал в Париже.

В Карлсруэ я уже прибыл как вахмистр, но, к сожалению, не того эскадрона, в котором служил раньше. Мой брат Макс как раз отслужил свой год, но и там мы с ним не сблизились. Мы были слишком разные. В полку его обычно называли «братишкой», он очень хорошо смотрелся в форме.

Мой брат Боб служил в то же время в артиллерии в Саксонии, и так получилось, что мы вместе приехали к отцу в Наухайм, где он был на лечении. Где-то еще должна храниться фотография с ним и тремя военными.

На этих учениях я был по-настоящему счастлив. Я так много к тому времени повидал, что, наконец, почувствовал себя раскрепощенным и за ежедневной трапезой в казино с другими офицерами смог заинтересовать всех своими рассказами. Но именно тогда, когда я почувствовал неподдельную радость существования, меня постигло несчастье, которое определило всю мою жизнь.

6. Германия 1900 года и болезнь

Мне пришлось участвовать в очень интересных кайзеровских маневрах в чудесной местности и в отвратительную погоду. Я был не совсем здоров, но принял участие и простудился под затяжным дождем. После сдачи офицерского экзамена я был отпущен и хотел посетить прежнего шефа, господина Финдайзена, на обратном пути в Москву, где предстояло обсудить мою дальнейшую судьбу.

Когда я был на конечной станции, то вдруг обнаружил, что не в состоянии выйти из поезда. С жуткими болями я прибыл в поместье и был сразу уложен в постель с воспалением суставов, которое на долгие месяцы приковало меня к койке. Боли были чудовищными, и неприятность усиливалась тем, что все это случилось в чужом доме. Мне была предоставлена очень милая медицинская сестра, которая с трогательным самоотвержением неделями напролет сидела у моей постели по ночам. Я еще хорошо помню, как у бедняжки постоянно оказывалась затекшая нога, когда мне что-то нужно было от нее. В любом случае я с благодарностью храню в памяти ее уход за мной.

Для Финдайзенов это тоже было ужасно, и я наверняка был им сильно в тягость, но они никак этого не показывали и прекрасно за мной ухаживали. Когда через несколько месяцев боли немного отступили, меня решили перевезти в Висбаден. Для этого был заказан отдельный вагон, который везде подсоединяли к составу поезда. Сопровождение взял на себя мой добрый дядя Филипп, который забрал меня и доставил в Висбаден. Я не мог особо двигаться, но его везде с большим почтением встречал персонал станций.

Дальше мы остались вместе в Висбадене, живя в отеле «Кайзерхоф», где купальни были прямо в здании. В отеле в это же время жили дядя Конрад Банза и тетя Эмилия с дочерью Мильхен. Я шел на поправку очень медленно, и сознание того, что нога не сгибается, было тяжелейшим разочарованием из‐за моей работы и моего увлечения.

Мы прожили всю зиму в Висбадене, куда на Пасху приехали мои родители и сестра Соня, а по их приглашению к празднику в том же отеле собралась почти вся родня, живущая в Германии. Помню, что приехали Шрёдеры из Готы, Шумахеры из Вильдунгена, моя сестра Руперти с мужем и многие другие. Я тогда уже мог ходить, хотя и превозмогая боль. Доктора утешали меня тем, что постепенно боли прекратятся, но нога все же не будет сгибаться. Так в самом начале разбились мои надежды и представления о будущем. Все были невероятно милы и сочувствовали мне, но с потерей я должен был примириться сам.

7. Россия: бумажная фабрика Говарда и поместье Кондрово

Вскоре после Пасхи (наверно, 1901 года) мы снова вернулись в Москву, и после краткого пребывания там я отправился в поместье отца Кондрово, которым когда-то учился управлять. Я жил там совсем один в господском доме и, должно быть, чувствовал себя довольно одиноко, но у меня было время подумать о себе. Рядом была бумажная фабрика, на которой я нашел кое-какое общество, к тому же постепенно приступил к работе, в особенности после того, как дирекция фабрики приняла меня кандидатом в директора.

В первый год моего управления имением стояло довольно благоприятное лето, так что, несмотря на плохую землю, урожай выдался хороший. Помимо того, за два года моего руководства я привел в порядок лес, приобрел скот и наладил настоящее молочное хозяйство. Тем не менее, хотя там еще работал крупный кирпичный завод и в зимнее время для людей и лошадей находилось достаточно работы, от этого имения размером в 1000 га нечего было получить. Прежде всего в Кондрово мне было неприятно отношение к работникам, которые спали в совсем негодной казарме и питание которых было очень низкого качества. Это очень отличалось от условий жизни хозяйств Германии, и я хорошо понимал, что так скупо содержащиеся люди легко поддаются на пропаганду любого нового учения, сулящего им лучшее существование.

Летом в Кондрово было очень красиво, поместье позволяло наслаждаться видами окружающих мест, а к тому же оно располагалось в стороне от людской суеты, я мог отдохнуть от болезни и при этом работать. На фабрике служило несколько образованных людей, с которыми я иногда общался, но дома, естественно, мне было ужасно одиноко.

Слугой у меня был юный парнишка, сын лесничего, привезенный моим отцом. Он был ужасно туп. Единственная хитрость, пришедшая ему на ум и случайно обнаруженная мной, состояла в том, что белье, когда я его снимал, он носил потом сам, чтобы удешевить стирку.

Я делил свое время между работой в имении и работой на фабрике, которая тогда была в стадии интенсивного развития. Все было модернизировано и реорганизовано, здесь работали шесть больших бумагоделательных машин и все требующееся для них оборудование. У меня было достаточно свободного времени, чтобы все это изучить.

К основной фабрике примыкала еще и целлюлозная. Вырабатывалась бумага высокого качества. Среди прочего эта фабрика, единственная в