в разделе 4 главы 2, показывают, что человекообразные понимают индивидуальные намерения. Некоторые ученые полагают, что эта оценка слишком оптимистична, и человекообразные, как и остальные животные, обладают лишь набором простых поведенческих правил, позволяющих предсказывать поведение окружающих в определенных ситуациях (Povinelli, Vonk 2006). Ответ на это мнение — говорящие сами за себя исследовательские работы, в которых приводятся исчерпывающие доказательства по всем ключевым позициям и с использованием различных методов исследования (см. систематичную аргументацию в Tomasello, Call, in press). Приведенный здесь анализ жестовой коммуникации человекообразных также представляется согласующимся с пониманием индивидуальных намерений. Однако, в противовес мощным данным в пользу понимания индивидуальных намерений отсутствуют экспериментальные доказательства того, что человекообразные обезьяны способны к совместным намерениям, поскольку их совместные занятия, конструируемые в лабораторных условиях, по-видимому, не обладают структурой, схожей с сотрудничеством у людей; кроме того, они не способны к совместному вниманию, характерному для человека. Есть ряд исследователей, считающих, что в данном случае моя оценка излишне пессимистична; так, Boesch (2005) полагает, что наблюдение в естественных условиях за охотой шимпанзе позволяет говорить о совместном характере этого процесса. Но для выявления когнитивных процессов, лежащих в основе коммуникации, наблюдения в естественных условиях недостаточно, необходимы эксперименты. А имеющиеся в этой области экспериментальные исследования — по правде говоря, их не так много — показали, что человекообразные способны соотноситься с другими в проблемных ситуациях, но при этом не для формирования с ними общих целей, планов и внимания. Отрицательные результаты эксперимента, естественно, всегда сложно интерпретировать, и поэтому исследование сотрудничества у человекообразных — это еще одна область, которая явно нуждается в большем внимании исследователей.

Поскольку человекообразные, как правило, не участвуют в истинно совместной деятельности, их коммуникация, по данной гипотезе, также является по сути индивидуалистической, как и у других млекопитающих. Их интенциональная коммуникация направлена исключительно на выражение просьб или требований. Имеются данные о коммуникации человекообразных, которая не содержит в себе просьбу: так, исследователи, обучавшие «говорящих» обезьян, обычно описывают использование ими жестовых «высказываний», когда животное явно ни в чем не нуждается. Однако здесь также требуются экспериментальные исследования, поскольку конкурентоспособной альтернативной гипотезой может быть следующая: человекообразные просто тренируют собственные коммуникативные навыки путем «называния» того, что они видят вокруг себя в данный момент. При этом у них нет какого-либо просоциального желания проинформировать окружающих о чем-либо с целью помощи или декларативно поделиться с ними эмоциональным состоянием или отношением к чему-либо. В качестве другого примера можно привести серию экспериментов, показавших, что когда обезьяны хотят есть, а человек должен найти спрятанное орудие, чтобы достать для них еду, животные укажут в направлении, в котором следует искать спрятанный предмет (см. библиографию в разделе 2 главы 3). Можно было бы сказать, что в данном случае человекообразные информируют человека; но поскольку, вероятно, они не стали бы указывать нужное направление, если бы человек искал что-то для себя (исследования этого предположения продолжаются), и точно не делают ничего подобного по отношению к себе подобным, это стоит скорее рассматривать как использование «социального орудия»: я прошу тебя найти необходимый инструмент и использовать его для удовлетворения моих нужд. И заметьте, что нет никаких доказательств того, что человекообразные используют совместные знания или взаимные ожидания о возможной помощи, или что они осознают участие в коммуникации грайсовых намерений, поскольку в экспериментах, проверяющих то, как они понимают указательные жесты людей, они обычно не справляются с простыми выводами о релевантности (см. раздел 3 главы 2). В любом случае, из нашей интерпретации двух этих групп данных — по сотрудничеству и коммуникации у человекообразных — следует, что человекообразным недоступны ни истинная совместная деятельность, ни истинная кооперативная коммуникация. Поскольку людям доступно и то, и другое, а с теоретической точки зрения и то, и другое требует навыков и мотивов кооперации, разумно предположить, что два эти навыка имеют общий психологический фундамент — базовую структуру способности к совместным намерениям. То есть, говоря об этом общем фундаменте, мы исходим просто из эволюционного объяснения навыков сотрудничества и кооперативной коммуникации.

Вторая линия доказательств ведущей роли способности к совместным намерениям идет от онтогенеза человека. Чисто физически младенцы способны показывать на что-либо и жестикулировать руками и телом на уже достаточно ранних этапах своего развития, и у них, казалось бы, есть хотя бы какие-то мотивы, которые использование кооперативной коммуникации могло бы удовлетворить — к примеру, заставить другого сделать что-либо с помощью просьбы, а возможно, также, и поделиться с ним эмоцией. Но, тем не менее, младенец не способен к кооперативной коммуникации до достижения года, т. е. того же возраста, в котором он начинает проявлять навыки разделения намерений в процессе совместной деятельности с другим людьми. Это онтогенетическое совпадение во времени в данном случае проявляется не столь явно (поскольку множество всего происходит именно в районе одного года жизни), но, безусловно, наводит на размышления. А начиная с года, в указательном жесте и других жестах младенцев уже видно наличие совместных знаний, кооперативных мотивов и, возможно, взаимных установок, связанных с кооперативностью и коммуникативными намерениями, по Грайсу; тем не менее, в данной области также необходимы исследования для доказательства этих эмпирических наблюдений.

И снова, как и в случае с человекообразными, имеется критика с обеих сторон. Некоторые исследователи младенчества, хотя и не выступают непосредственно по этому вопросу, склонны считать, что дети начинают пользоваться чем-то вроде кооперативной коммуникации значительно раньше, нежели у них появляется указательный жест в районе одного года жизни (например, см. Trevarthen 1979). И напротив, есть ученые, полагающие, что мы слишком великодушны в интерпретации указательного жеста у годовалых детей как альтруистического управления психическими состояниями других (напр., Carpendale, Lewis 2004). Но как и в случае человекообразных обезьян, это в основном исследователи, которые больше сфокусированы на наблюдении в естественных условиях, нежели на экспериментах, и мы полагаем, что современные экспериментальные исследования, обзор которых представлен в главе 4, подтверждают нашу позицию о ментальной и альтруистической структуре ранней коммуникации. Никаких опровергающих это утверждение экспериментальных исследований нет.

Ведущие теоретические доказательства того, что совместная интенциональность (разделение намерений) является основой человеческой кооперативной коммуникации, исходят из попыток философского анализа коммуникации, предпринятых такими классиками науки, как Витгенштейн (Wittgenstein 1953), Грайс (Grice 1957; 1975) и Льюис (Lewis 1969), а также такими современными исследователями, как Спербер и Вилсон (Sperber, Wilson 1986), Кларк (Clark 1996), Левинсон (Levinson 1995; 2006) и Сёрль (Searle 1969; 1995). Я ни в коем случае не утверждаю, что с теоретической точки зрения сделал нечто, что значительно выходило бы за пределы представлений этих ученых, по я попытался, собрав воедино