ему, когда обрастешь волосом, продолжим отношения. Но не раньше. Одна моя знакомая сдуру увлеклась Постниковым, но бросила его, как только он пригласил ее к себе для близкого знакомства.

Сухой посмотрел на Грищенко, ожидая хотя бы улыбки, но не дождался.

— Что вы за люди такие, художники, творческая интеллигенция наша? — Петр Максимович не скрывал раздражения. — Любите друг друга дерьмом мазать.

— Никто Постникова дерьмом не мажет, — Сухой обиделся. — Сам себя мажет. Ну а если на то пошло, наши бизнесмены ведут себя еще менее учтиво.

Сухой хмыкнул и косо посмотрел на Петра Максимовича.

— Черт побери, — Грищенко крякнул от досады, нажал на тормоз. — Левое колесо жует резину.

Он толкнул дверцу и выбрался из машины. Действительно, левое заднее колесо спустило. Петр Максимович хотел открыть багажник, но, услышав сзади легкий скрип тормозов, оглянулся.

Из белых «Жигулей» вылезал пожилой водитель, совершенно лысый, без шапки. «Вот ведь, не мерзнет, — подумал Грищенко, лицо водителя показалось знакомым. — Точно, это Еремин, Анатолий Константинович, кажется. Знакомы, точно знакомы. Виделись у моих приятелей несколько раз».

Однако неожиданная встреча на пустой дороге Петра Максимовича не обрадовала. Он слышал, что у Еремина было темное, пугающее прошлое. К любым случайностям Грищенко относятся подозрительно.

— Приветствую, хозяин, — сказал Еремин, приближаясь. — Какая помощь нужна? О, знакомое лицо.

— Какими судьбами? — Грищенко улыбнулся.

Он заметил, что Еремин оглядывается по сторонам. Солнце, наконец, показалось из облаков и слегка ослепило Петра Максимовича. От неожиданного света он прикрыл глаза ладонью. Из белых «Жигулей» неторопливо выбрался пассажир. Парень в черной матерчатой куртке, белобрысый.

Он повел, видно, занемевшими от долгого сидения в машине плечами и, держа руки в карманах, пошел на Грищенко, глядя куда-то мимо него. Петр Максимович посмотрел на Еремина, не дошедшего до него нескольких метров. Еремин внимательно разглядывал собственные ботинки.

Грищенко понял все. Он понял, что жить ему осталось несколько секунд, может быть, минуту. Он понял, что из этой ловушки нет выхода. Он понял, что сейчас все человеческие слова, самые страшные, самые нежные, не имеют ни значения, ни смысла.

Белобрысый парень вынул из кармана руку. Петр Максимович хотел хотя бы выругаться, крепко, от души. Но не успел.

Выстрелом его отбросило на багажник, он был уже мертв, когда сполз вниз, на асфальт, ударившись головой о бампер и содрав кожу с виска.

Сухой, наблюдавший сцену через заднее стекло, видел, как белобрысый парень нагнулся, и услышал второй выстрел. Медленно Сухой перебрался на водительское сиденье и, только усевшись в него, заметил, что Грищенко вынул ключ из замка зажигания. Сухой посидел несколько секунд без движения. Потом он толкнул дверцу, вылез из машины и встретился глазами с совершенно лысым человеком.

— Помоги заткнуть его в багажник.

Лысый и показал пальцем на Грищенко, лежащего на дороге лицом вниз. Сухой на ватных ногах подошел ближе. От яркого солнечного света он часто заморгал веками и зажмурился. Надежда, что все еще кончится хорошо для него, оставалась. Но ноги почему-то не хотели идти дальше, он, чтобы не упасть, оперся ладонью о крыло «Мерседеса».

Сухой умер мгновенно, даже не поняв, чья рука держала оружие. Пуля, выбив правый глаз, сломала затылочную кость и ушла куда-то в пространство.

Глава 20

В дачном поселке в этот утренний субботний час тишину перекрывал лишь собачий лай за высокими сплошными заборами и дальний шум поездов.

На станции продавали разливное молоко из бочки. Редкие прохожие, женщины, старухи с бидонами или банками в авоськах торопились на привокзальную площадь и возвращались по домам. Иногда проходили улицей редкие дачники с утренних электричек, и опять никого.

Вот прошел дядька в потрепанном внизу, будто искусанном собаками, дубленом полушубке, шапке с опущенными ушами и застиранном почти добела рюкзаком на широких лямках. Он бросил короткий взгляд на «Жигули», стоящие на заснеженной обочине почти вплотную к забору, увидел в салоне троих мужчин и, понурый, потащил дальше свою ношу. Пешеход, видимо, решил, что машине с пассажирами нечего стоять в таком неподходящем месте, пройдя сотню метров, оглянулся, чтобы запомнить номер, побрел дальше, осторожно выставляя вперед ноги.

— Иди, иди, мужик, не оборачивайся, — сказал Семен Дворецкий через ветровое стекло, от нечего делать наблюдавший за редкими прохожими.

Сайкин на заднем сиденье постарался сесть так, чтобы вытянуть слегка занемевшие от долгого сидения ноги, но ничего путного не получилось. Он приоткрыл стекло и почувствовал морозный воздух, проникший в салон. Голова была тяжелой, тело казалось большим и непослушным. Сайкин потянулся, разводя в стороны согнутые в локтях руки.

— Эта машина не создана для того, чтобы сидеть в ней часами.

— Да уж, совсем не для этого она создана, — отозвался с водительского места Юра. — Здесь для полного счастья не хватает стереосистемы, телевизора, холодильника, двуспальной койки и еще много чего.

— Теплого сортира и двухместной ванной, — продолжил Сайкин.

Из своей спортивной сумки он вытащил двухлитровый китайский термос, бутерброды с вареной колбасой и сыром, завернутые в полупрозрачную вощеную бумагу. Этот сверток и термос с чаем вручил ему сегодня утром Пашков, проводив до порога.

«Вы, как мать родная, — сказал ему Сайкин, отправляя термос в сумку. — Надеюсь, напиток не содержит цианистого калия?» За термосом он бросил бутерброды. «Ваши утренние остроты, как я заметил, всегда с могильным душком, — ответил Пашков. — А чай без калия, но с мятой, той самой, что растет на подоконнике».

Сайкин вспомнил рахитичное растение, тянущее тонкие стебли из ночного горшка на окне. Он пожал руку Пашкова так, будто расставался с ним на годы. «Все-таки у вас крупные неприятности», — сказал Пашков, отвечая на рукопожатие. «Что, руки дрожат?» — спросил Сайкин. «Не в этом дело, — Пашков оставался серьезным. — Просто я знаю вас достаточно хорошо, чтобы это понять. Не представляю даже, что вы затеваете, но, как говорится, ни пуха, ни пера.

Дверь захлопнулась, но Сайкину показалось, Пашков не отходит, стоит с той стороны и смотрит на него в глазок. Сайкин обернулся и послал в сторону двери воздушный поцелуй.

Отвинтив металлический колпачок термоса, Сайкин плеснул в него чаю. По салону поплыл запах мяты.

— Не обманул старик, действительно с травой чай, — Сайкин, обжигая губы, опустошил колпачок и налил еще. — А вот ты, Семен, так и не научился нормальный чай заваривать. Все заварку жалеешь. Вот попробуй, возьми за образец.

Он передал на переднее сиденье Дворецкому термос и пустой колпачок.

— Ничего особенного, аптекой пахнет, — Семен хлебнул чаю. — Чай с травой, стариковская радость. Не желаешь испить? — спросил он Юру, вертящего ручку настройки приемника.

— Не хочу, — ответил тот.

— Ты что,