Фаина прошла мимо, но в последний момент оглянулась:

— Глеб?

Он слегка развёл руками:

— Проходил мимо и решил заглянуть, — увидев сведённые брови Фаины, быстро исправился, — проходил я действительно случайно, но во двор вошёл намеренно. Не знаю почему, но меня сегодня не оставляет тревожное чувство. Вам нужна помощь? — Он посмотрел на утомлённую Капитолину, цепляющуюся за край Фаининого пальто. — Позвольте, я доставлю барышню до самой двери.

Играючи он поднял Капитолину на руки и сделал шаг в сторону парадной.

— Уже поздно, а вам, наверно, рано вставать на работу?

— Нет, мне больше не надо на работу. — Как Фаина ни крепилась, голос дрогнул. — Мне отказали от места.

— Как? — Он негромко охнул. — Ведь этот детский сад — ваше создание. А впрочем… — он оборвал фразу, — пора перестать удивляться происходящему в театре абсурда.

Посторонившись, он пропустил Фаину вперёд, с Капитолиной на руках пошёл по лестнице позади неё. Недавно в разбитые окна вставили стёкла, и через них луна бросала на перила длинные косые лучи.

Пока Фаина доставала ключи, Глеб опустил Капитолину на пол и негромко произнёс:

— Позвольте мне вам помогать?

— Нет! Ни за что на свете! — выпалила Фаина. Её выкрик прозвучал, как если бы она ударила его наотмашь.

С болью на лице Глеб отшатнулся:

— Фаина, вы неправы. Чтоб не потонуть в одиночку, людям надо вместе строить плот. Сегодня я вам помогаю, а завтра — вы мне. — Тёплыми крепкими пальцами он взял её руку и поднёс к губам, но поцеловал не запястье, а ладонь. — Помните, я вас всегда жду. В любую минуту, — он серьёзно взглянул на Капитолину, — и вас, барышня, разумеется, тоже.

— Мама, мне не нравится, когда меня называют барышней, — пробурчала Капитолина, перед тем как лечь спать. — Я вовсе не барышня, а будущая пионерка, так Октябрина Ивановна сказала.

* * *

Когда Глеб ушёл, Фаина принялась грызть себя за то, что уже в который раз говорила с ним нетерпимо и резко.

«Он больше не придёт, — с тоской подумала она, сидя на кровати рядом со спящей Капитолиной. — Почему, едва я хочу сказать ему что-то ласковое и благодарное, язык произносит совершенно иные слова?»

Сон не приходил, и мысли перебивались воспоминаниями. Вот она впервые подходит к двери москательной лавки и с трудом распахивает приржавевшие ставни. А вот в детский сад приводят первого мальчика Алёшу. Он идёт, вцепившись в материнскую руку, и оживляется только при виде Капитолины. Тут они с Глебом и Надей разбирают стенку смежной квартиры и расширяют помещение, а потом Глеб приглашает их в театр. Она отказалась, а Надя с Лидочкой пошли. Они вернулись оживлённые, праздничные и потом долго делились впечатлениями о спектакле. Да, счастливое было время! Наполненное стремлением вперёд и радостным ожиданием.

Прохлада в комнате забиралась под ночную рубашку, и чтобы согреться, Фаина обняла согнутые ноги и уткнулась подбородком в колени. В кухне грохотала кастрюлями баба Глаша. Как только баба Глаша угомонится, из своей комнаты выползет Величко-Величковская и станет звякать чашками, шаркать подошвами и сухо кашлять, бормоча под нос длинные витиеватые ругательства. Часы показывали время новой, безработной жизни, в которой надо опять начинать всё сначала.

Когда сквозь тучи пробилась первая полоса рассвета, Фаина стояла в длинном хвосте очереди у Петроградского губернского комитета биржи труда и пыталась угадать, успеет она до вечера попасть к заветному оконцу или придётся уйти не солоно хлебавши. Очередь начиналась у серого здания с колоннами и простиралась к набережной Фонтанки, где на Аничковом мосту били копытами медные кони барона Клодта.

До открытия заветной двери очередь всё набухала и набухала людьми, то многоголосо бурля разговорами, то затихая в угрюмом молчании. Несколько мастеровых в заячьих треухах по очереди попивали из одной бутылки. Нервная девушка в беличьей шубке с пролысинами теребила в руках перчатки и напряжённо всматривалась в толпу. Кого-то увидела, вспыхнула радостью и, подняв руку, прокричала:

— Сюда, сюда! Я здесь!

Дама, стоящая впереди, расстегнула пальто и выпростала на ладонь часы на цепочке.

— Сколько на ваших натикало? Долго ещё? — спросил мужчина в старом офицерском башлыке поверх шарфа.

— Осталось полчаса. — Дама мученически вздохнула. — Похоже, сегодня не успеем пройти. В прошлый раз на руках номера писали, и порядка было куда больше. Нынче здесь форменное столпотворение.

Ещё целых огромных полчаса! Стараясь не замёрзнуть на ледяном ветру, Фаина постучала каблуком о каблук и спрятала руки в рукава. Те, кто поумнее, укутались в три слоя, а она, глупая, выскочила в лёгком пальтишке, не сообразив поддеть вниз пару кофт и повязать на голову зимний платок. Выйти из очереди нельзя — обратно не пустят. Съежившись, она ненадолго ушла в сонное оцепенение и оживилась, когда очередь всколыхнулась гомоном:

— Конторщики идут! Недолго ждать осталось!

Фаина сунула руку за пазуху и проверила документы, положенные в холщовую сумочку с вышитым букетом — подарок Нади. Отказываться от предложенной работы не полагалось, иначе соискатель должности снимался с пособия и больше не имел права пользоваться биржей.

Оборотившись назад, Фаина посмотрела в конец очереди и встретилась взглядом с молодой женщиной, которая медленно двигалась вдоль вереницы людей, пытливо всматриваясь в лица. Женщина была одета в длинное кожаное пальто с меховым воротником, и в гордом выражении глаз читалось, что в услугах биржи труда она не нуждается, а напротив, может предложить кому-то свою вакансию.

— Ишь выбирает, что цыган лошадей, — произнёс за спиной чей-то голос.

Женщина прошла мимо, остановилась, будто в раздумье, и повернула к Фаине.

* * *

Уполномоченная товарищ Балясина уходила с работы, когда глубокая пепельница наполнялась окурками до краёв. Она могла сутками не есть и не пить, но без курева моментально начинала чувствовать внутреннюю нервозность, лоб становился влажным, а ноги ватными, с пульсирующей под коленками жилкой.

Удивительно, с какой скоростью можно пристраститься к табаку, ведь первую папиросу она выкурила лишь во время революции, когда по заданию большевиков доставляла прокламации в солдатские казармы. Агитаторам всегда приходилось входить в доверие к народу, вот и пришлось свернуть первую самокрутку из солдатского кисета. Как сейчас помнятся корявые пальцы усатого солдата и обрывок газеты с полоской жёлтого табака: «Закурим, товарищ агитаторша? С табачком-то оно сподручнее вести беседу».

Детей у Балясиной не было, и когда партия бросила её в отдел материнства и детства Наробраза, она в первый момент растерялась, но, твёрдо взвесив все «за» и «против», решила, что революция для всех одна и защищать свободу необходимо везде, в том числе и на образовательном фронте.

— В общем, тебе, Раиса, и карты в руки, — напутствовал её