— Спасибо вам!

Не удержавшись, Фаина чмокнула кондуктора в колючую щёку и стала пробиваться к выходу, потому что трамвай начал замедлять ход на остановке.

* * *

За широкими воротами с козырьком возвышался полукруглый ангар, а сразу за ним располагались длинные кирпичные корпуса, внутри которых что-то тренькало, звякало и стучало. Мимо в обоих направлениях сновали люди, ехала подвода с какими-то ящиками, несколько мастеровых катили тележку. В морозном воздухе пахло угольным дымом и машинным маслом.

Растерявшись, Фаина остановила пожилого мужчину в рабочей одежде:

— Товарищ, подскажите, а где завод?

— Так везде завод! — Он обвёл круг брезентовой рукавицей, зажатой в кулаке. — Тебе куда надо?

— Мне в стержневой цех. — На всякий случай Фаина подсмотрела название в направлении с косо написанными крупными строками.

— А, так это тебе во-о-он туда, за чугунолитейный. Видишь трубу? — Фаина кивнула. — Вот прямёхонько к ней и топай. Хотя постой-ка. — Он живо повернулся и выкрикнул куда-то в сторону: — Катерина, подь сюды!

Проводи новенькую к вам в стержневой, а то неровен час заблудится.

Девушка по имени Катерина всю дорогу говорила без умолку:

— Тебя как зовут? Фаина? Комсомолка? Активистка?

От её вопросов голова шла кругом. Вокруг лежал новый, неизведанный мир, и хотелось молча осмотреться и вникнуть, примеряя на себя новое звание пролетария.

— Ты молодец, что пришла на завод, — трещала Катя. — Мы нынче великое дело делаем! Государственной важности! — Она потрясла кулачком в воздухе. — Слыхала, что такое трактор?

Фаина неопределённо пожала плечами:

— Вроде машина такая.

— Эх ты, машина! Это не просто машина, а сказка! — Катин голос зазвенел колокольчиком. — Представляешь, один трактор за день может вспахать поле больше, чем сто лошадей зараз, — она махнула рукой, — э, да ты не деревенская, не поймёшь.

— Почему же, я понимаю, — возразила Фаина.

— Вот и молодец! — Катерина повернула к ней лицо и белозубо улыбнулась, отчего её глаза на чумазом лице засияли ясными звёздами. — Я наш завод знаешь как люблю! Как родну мамыньку. Кто я была до революции?

Деревенская девка на выданье. Сиди — жди сватов, а опосля венца топи печку, угождай мужу со свёкрами и слова поперёк молвить не смей, а не то получишь зуботычину. А нынче я комсомолка — самостоятельный человек в собственной воле и ни перед кем спину не гну! — Она зорко глянула на Фаину. — Ты допреж завода где горбатилась? Небось, за мужниной спиной жила?

— Вдова я. — Фаина подумала, что не стоит рассказывать про детский сад с учёбой на педагогических курсах и коротко пояснила. — В прислугах служила у новых бар.

— А, у нэпманов, — по-своему поняла её слова Катерина. — Ох, и зажрались мироеды. Но не горюй, скоро их рабочий класс к ногтю прижмёт, забудут, как икру на булку намазывать.

Она ненадолго замолчала, потому что обходила огромную лужу, больше напоминающую заиленный пруд с лягушками, а затем указала на ближайший корпус с высокой трубой, плевавшей в небо клубы чёрного дыма. — Вот он, наш чугунолитейный. Мы, земледельщицы, к нему приписаны.

— Земледельщицы? Мне сказали — стерженщицы, — удивилась Фаина.

— Да это одно и то же. — Катерина распахнула дверь и подтолкнула Фаину вперёд. — Иди, знакомься с работой, да гляди в оба, чтоб ненароком не зашибло, а то я по первости постоянно на неприятности натыкалась. То руку распорю о железяку, то глаза песком затрусит, а один раз…

Речь Катерины потерялась средь шума и грохота мешалок, что ходили ходуном в огромных котлах. Тут же громоздились вёдра с песком и глиной, остро пахло гарью и калёным камнем.

Грязные с ног до головы женщины стояли в ряд посреди дыма и чада и руками утрамбовывали в формы земляную смесь и толстые жгуты арматуры, похожей на ржавый канат.

Усатый дед, к которому Катерина уважительно обратилась «Сергей Сергеевич», склонив голову, проорал в самое ухо:

— Новенькая? Как звать? Фаина Усольцева? Добро. — Он кивнул Катерине. — Принимай ученицу. Ну а ты, товарищ Фаина, стой сбоку да гляди в оба глаза, как работница действует, и запоминай что, куда и как. Будешь халтурить или волынить — прогоню с завода поганой метлой. У меня не забалуешь.

— Ты не бойся, мастер только с виду сердитый, — успела шепнуть Катерина, прежде чем сунуть руки по локоть в тяжёлую рыхлую массу серого цвета.

Первую неделю работы спина и руки тянуло такой болью, что Фаина стонала во сне. Израненные об арматуру ладони и стёртые костяшки пальцев саднили и кровоточили, глаза слезились от пыли. Но день за днём она постепенно втягивалась в работу и часто думала, что правильно она ушла из прислуг и, даст Бог, никогда больше не станет подавать кофе и надевать туфли на чужие ноги.

* * *

Когда из запертого сейфа исчез блокнот с личными записями товарища Кожухова, Ольга Петровна поняла, что это конец. После последней чистки компартии атмосфера подозрительности и доносов сгустилась настолько, что любые пристальные взгляды казались подозрительными, а распросы о личной жизни вызывали в окружающих неподдельную панику. Прежде искромётный и острый на язык Савелий Кожухов потускнел и осунулся, но не сдался, упорно продолжая работать над предложениями по реорганизации работы Петросовета.

— Мне не привыкать работать в подполье, — шутливо заметил он, диктуя Ольге Петровне очередные тезисы, — главное, вовремя ликвидировать приспособленцев во власти и подать сигнал в Центральный комитет партии. Надо торопиться, у нас осталось мало времени.

Он положил руку ей на плечо и заглянул в глаза:

— Не сочти за высокий слог, Оля, но я счастлив, что у меня есть друг, которому можно всецело доверять.

Именно в тот момент она осознала, что они с Савелием ходят по краю пропасти. А теперь вот это…

В дикой надежде на ошибку Ольга Петровна дрожащими руками перебрала бумажку за бумажкой, неуклюже осела на пол и замерла. Силы уходили из тела, как вода сквозь песок. Гнетущий страх, что в последнее время жил внутри неё, внезапно преобразовался в нечто материальное, тяжестью придавившее грудь и плечи. Для того чтобы подняться, ей пришлось сначала встать на колени, а потом опереться руками о сиденье стула. Ольга Петровна плеснула в ладонь воды из графина и провела рукой по лбу и шее, но облегчения не последовало. Из хаоса мыслей её вывело появление разносчицы буфета:

— Чаёк будете?

Машинальным движением Ольга Петровна сняла с подноса два стакана чая в массивных серебряных подстаканниках с изображением серпа и молота — подарком кольчугинских рабочих Петросовету. Нельзя показывать своей растерянности. Надо делать вид, что ничего не случилось. Когда рот раздатчицы скривился в угодливой улыбке, у Ольги Петровны возникло