товарищ Кожухов, а его помощница Ольга Петровна крепко пожала руку и пожелала ни пуха ни пера.

Утро только начиналось, и пока пепельница зияла пустотой. Перед приёмом посетителей товарищ Балясина планировала просмотреть анкеты заведующей детским приютом с очень сомнительным происхождением и попутно решить вопрос о поощрении персонала путём выделения путёвки на педагогическую конференцию в Москву. Но едва она взялась за карандаш, как дверь отворилась и в кабинет влетела долговязая растрёпанная девица с угольно-чёрными глазами и бумагой в руке.

— Вот! — Девица шмякнула бумагу на середину стола и дерзко выпрямилась. — Это вам протест, товарищ Балясина!

От подобной наглости Балясина на миг утратила способность быстро соображать и оторопело уставилась на вошедшую:

— Какой такой протест? Вы кто?

— Я секретарь комячейки детского сада на Свечном, товарищ Октябрина Кошкина, — выпалила девица. — И от лица нашей организации заявляю вам протест на увольнение Фаины Михайловны Усольцевой. Товарищ Ленин говорил, что нельзя разбрасываться кадрами!

— А ещё товарищ Ленин призывал к бдительности, — вышла из ступора Балясина. — А вы у себя под носом развели контрреволюцию. Кроме того, кто, как не ты, товарищ Кошкина, секретарь комсомола, должна была вовремя сигнализировать о срыве детских демонстраций? Может быть, ты тоже хочешь присоединиться к саботажникам?

— Да я эти демонстрации и придумала! — задохнулась от ярости Октябрина. — Я их подготовила и провела. — Она понизила голос. — Но в первый раз дети начали драться, а во второй раз едва не возник пожар.

— Это хорошо, что ты признаешь ошибки, — задушевно сказала Балясина. Она вышла из-за стола и сделала несколько шагов по кабинету, думая о том, чтобы девица скорее убралась и не шумела. А то и без неё в голове словно рой пчёл поселился. Она посмотрела на Октябрину. — Я вижу, ты девушка умная, ответственная и как никто должна понимать, что надо распознавать врага в любом обличье.

— Но товарищ Усольцева не враг, — запротестовала Октябрина. — Это у меня ничего не получается с педагогикой, а Фаину Михайловну дети любят! И она их любит, не то что я, — добавила она чуть тише и замолчала, впервые осознав нехитрую истину, что для работы с детьми необходимо не только желание, но и дарование, подкреплённое разумной строгостью.

Балясина вспыхнула:

— Неверно рассуждаете, товарищ комсомолка. В деле революции лучше лишний раз проявить бдительность, чем поддаться мягкотелости. Мы с вами находимся на передовой борьбы за народной дело, а значит, без колебаний должны идти за командиром — коммунистической партией в лице руководящих товарищей. А вы вместо этого ворвались ко мне в кабинет и стали затевать спор насчёт правильности моих действий. Вам всё понятно, товарищ Октябрина?

— Всё, — мотнула головой Октябрина и упёрлась взглядом в лицо Балясиной. — Вы поступили несправедливо и обязаны восстановить товарища Усольцеву на службе.

— На коле мочало — начинай сначала! — Балясина вытащила из портсигара папиросу, покрутила в руках и сунула обратно. — Объясните мне вот что, товарищ Октябрина: если в вашем саду дела с агитацией идут прекрасно, то почему к нам поступают жалобы от пролетарских матерей? Нынешнее письмо — уже третья корреспонденция. Вот, извольте полюбопытствовать.

Балясина достала из папки листок бумаги в крупную клетку и протянула Октябрине.

Та быстро пробежала глазами мелко написанный текст:

«Мы, пролетарские матери Свечного переулка, хотим сообщить о вражеских действиях гражданки Фаины Усольцевой в отношении советской власти…»

— Но это же враньё! Все родители очень довольны Фаиной Михайловной, и если среди них оказалась одна зараза! — яростно выпалила Октябрина.

— Ц-ц-ц-ц, — поцокала языком Балясина, — товарищ нам сигнализирует о нарушениях, а вы его заразой обзываете? — Поняв, что нежданная посетительница не собирается уходить, она резко возвысила голос до железного скрежета: — Идите, товарищ Кошкина, занимайтесь делами и предоставьте нам решать кадровые вопросы без вашего участия. До свидания.

Сжав губы, настырная Кошкина прожгла её взглядом:

— Вы совершаете большую ошибку! И помяните моё слово: я выведу на чистую воду эту самую пролетарскую мать. Хоть через десять лет, но выведу!

* * *

— Файка, свари кофе!

Фаина разожгла примус, отмерила в турку две ложки молотого кофе, залила кипятком из чайника и поставила на огонь. Когда кофе начнёт закипать, надо приподнять турку, немного остудить и снова довести до кипения.

Как правильно варить кофе, научила Анна — та женщина, что нанимала прислугу для семьи членов Коминтерна[38], временно прибывших в Петроград. Работа всего на пару месяцев, но это лучше, чем ничего.

Жена товарища Ярвинена — молчаливого сумрачного финна — была русской. Звали её Тамара Андреевна. Судя по повадкам и вульгарной манере поведения, до замужества Тамара Андреевна вела разбитной образ жизни и от души успела исследовать притоны и злачные места города. Она была красивая, кудрявая, с глубокими томными очами и хрипловато-низким голосом. По вечерам, когда товарищ Ярвинен приходил со службы, Тамара Андреевна надевала бархатное платье с широким вырезом, брала гитару и устраивалась на диване, рассеянно перебирая струны. Товарищ Ярвинен смотрел на неё, боясь шевельнуться, и его синие глаза с припухлыми веками выражали такую откровенную муку, что Фаине становилось неудобно, словно бы она подглядывала за супругами в замочную скважину.

Обед и ужин в коминтерновскую квартиру доставляли в судках из прикреплённой столовой, а завтрак готовила Фаина, ей же приходилось ходить в магазин за продуктами. Вместо денег на продукты Тамара Андреевна выдала три книжечки: одна предъявлялась в мясном государственном магазине, другая в бакалейном, третья в рыбной лавке.

Чтобы купить продукты, обычной хозяйке приходилось отоваривать талоны и выстаивать длинные очереди, в то время как владельцы продуктовых книжечек могли получать всё и без ограничений. Хочешь сливочное масло — пожалуйста, колбасу — сколько угодно. Ранним утром перед магазинами выстраивались очереди, которые регулировал милиционер. Когда один покупатель выходил из магазина, милиционер запускал следующего, но с книжечками можно было пройти без очереди[39].

Фаина ненавидела ходить в магазин, потому что в спину неслись насмешки и ругань, и она понимала их справедливость, хотя хотелось громко крикнуть в своё оправдание: «Не шумите, я всего лишь прислуга! И из этих продуктов мне не перепадёт ни крошечки».

Получалось, что от чего ушли, к тому и пришли, только вместо одних богачей появились другие — «красные» богачи, которые во время революции громче всех драли глотки за равноправие. Да и сама она как была подёнщицей, так и осталась.

— Файка, я жду кофе!

Фаина выставила на поднос прозрачную фарфоровую чашку и крошечный молочник с желтоватыми сливками. Время шло к полудню. Сейчас в детском саду готовятся к обеду, и Надя, Валя и Октябрина раскладывают по столам куски