— Просто так получилось.

— Ага, получилось. Херово у тебя всё получается, дружище.

— Знаю.

— Ты на работу-то приедешь?

— Конечно. Немного позже. Надо… Свете позвонить.

— Да, да, позвони, — добавив язвительности в голос, проговорил Ефремов. — Только не думаю, что она легко проглотит очередную дурацкую отговорку.

Это Алексей и сам понимал. Потёр колючий подбородок, кинул ещё один взгляд на часы, включил электрический чайник, и направился в ванную.

— Ир.

— Что, — спросила она из-за стекла душевой кабины. — Тебе нужно срочно убегать?

— Нет. Точнее, нужно, но терпит. Я хочу поговорить о твоём муже.

— А что о нём говорить?

Алексей дверь кабины открыл, на Иру посмотрел, но та сразу запротестовала:

— Закрой, мне холодно.

Дверь он закрыл, подошёл к раковине и посмотрел на свою недовольную физиономию в зеркале. Снова подбородок потёр, взял бритву. А сам через зеркало на Иру посматривал.

— И что он тебе сказал?

Вода в душе стихла, а вскоре и дверь открылась. Алексей тут же бритву отложил, взял полотенце и к Ире шагнул. Она взглянула на него чуть рассержено, и в то же время смятённо, шагнула к нему, позволяя себя в полотенце завернуть.

— Что я дура, вот что он сказал.

Лёша усмехнулся.

— Нашёлся умник.

Ира от него отступила, взяла другое полотенце, принялась волосы вытирать. Глянула через плечо на голого Алексея, который стоял в задумчивости, уперев руки в бока, и серьёзно хмурился.

— Иди в душ, Лёша, — попросила она, испугавшись, что он прямо сейчас и здесь начнёт развивать тему её развода. — Десятый час.

— Ты сказала ему обо мне? — спросил он, когда через двадцать минут появился на кухне.

Ира готовила завтрак на скорую руку, варила кофе и тосты сделала. Мазала их маслом, глядя, как то быстро тает на горячем поджаренном хлебце. Мазала хлеб маслом в том самом эффектном платье для вечера танго, что вчера выбрала и так собой по этому поводу гордилась, а сегодня вот завтрак в нём готовит, стоя босиком на Лёшкиной кухне, с распущенными по плечам волосами и с невесёлыми мыслями в голове. Пытается справиться с навалившимся, как камень, разочарованием. И не Лёшкой, нет, и даже не этим утром, когда они проснулись в одной постели, а вызванным тем, что случится дальше. Она уже предчувствовала волну объяснений и оправданий, которую ей предстоит дать и как-то это выдержать. Где она провела эту ночь, с кем, и что всё это значит. А теперь вот ещё Лёшка, и его вопросы с ума сводят, потому что она подозревает, что её ответы его не устроят.

И когда он задал ей этот вопрос, Ира обернулась на него, посмотрела, как он стоит в дверях спальни, тоже босой и в одних брюках, и оглядывает вчерашнюю рубашку. Она была немного помята и выглядела неряшливо, он тоже это понял, и отбросил её в сторону, на кровать. Скрылся в спальне, а через минуту вернулся в чистой футболке. И снова на Иру посмотрел, выжидающе. Она, в конце концов, головой качнула.

— Нет. Но я сказала ему про развод.

— А он? — Алексей присел за стол, взял тост и откусил. Ира наблюдала за ним, не удержалась и мягко спросила:

— Голодный?

Он кивнул, вновь поднял на неё вопрошающий взгляд. Она тут же нахмурилась.

— Сказал, что подумает.

— Подумает?

— Лёша, мы были женаты не один год. Он имеет право подумать! Хотя… после сегодняшней ночи…

— Переживаешь из-за того, что ему скажешь?

— Да, — не стала она скрывать. И тут же решила перейти в нападение, чтобы он не особо на неё наседал. — А ты не переживаешь? Из-за того, что скажешь жене?

На секунду он сбился, жевать перестал, потом за чашкой с кофе потянулся. Без настроения проговорил, точнее, повторил за ней, как эхо:

— Скажу что-нибудь.

Ира от тоста откусила, прожевала без всякого аппетита, опустив взгляд к своим босым ногам.

— Мы с тобой совсем заврались.

Алексей доел, руки вытер и неожиданно вздохнул.

— Малыш… — Глаза на неё поднял, хотел сказать что-то важное, серьёзное, но увидел её склонённую голову, упавшие на лицо и грудь волосы, и у него вырвалось: — Ты такая красивая.

Его слова вызвали улыбку, но далеко не радостную.

— Недавно проснувшаяся и растрёпанная?

— Да. Сейчас ты особенно красивая. Ир, иди ко мне. — Он руки к ней протянул, и она шагнула к нему после секундного замешательства. Алексей её обнял, ладони легли на её бёдра, сжали, а потом он уткнулся лицом в её живот. — Я скажу тебе сейчас одну вещь, секрет открою, — он даже усмехнулся. — Это на самом деле секрет, который никто не знает.

— Про тебя секрет? — спросила она, глядя на его макушку.

Алексей голову назад запрокинул, в лицо ей посмотрел.

— Про меня. Про то, как я женился. Про то, как я уехал от тебя. И про то, как я себя уговаривал, что это нужно сделать.

Она руки от его волос убрала.

— Ты уже говорил мне это, Лёша. Ещё в Лондоне. Забыл?

— Нет. Но тогда это для тебя были лишь слова. А я на самом деле думал, что поступаю правильно. И это было важно.

— Жениться? — спросила она будто через силу. Повторение этих признаний совсем не радовало. Лёшка будто мучил её специально, но что-то в его взгляде не позволяло ей его оттолкнуть и уйти.

— Нет, поступить правильно. Всё, что ты слышала о моей семье… по крайней мере, половина слухов и сплетен, правдива, я так думаю. Я понимаю, что у всех людей есть недостатки, у меня их тоже хватает, но, когда растёшь в окружении чужих недостатков, в моём случае родительских, вырастаешь либо таким же, либо полной противоположностью.

— Ты противоположность?

— Я так думал. Точнее, я очень хотел быть другим. А сейчас выходит, что перестарался. — Он провёл ладонями по её бокам, разглядывал её тело сквозь ажурную ткань платья на Ирином животе, опять же рукой провёл. — Мои родители… замечательные люди, каждый по себе. Но когда они вместе, а поверь, даже находясь в разводе, они вместе проводят достаточно много времени, получается ядерная смесь. Не взрывная, а именно ядерная, когда после взрыва, всё живое вокруг умирает. Мама актриса, она, вообще, чрезмерно мнительна и обидчива, и самолюбива, конечно же; отец же живёт в уверенности, что он гений, и оспорить это некому, потому что любое слово против будет заглушено пол сотней его гневных слов. Охотников с ним скандалить мало. А ещё он жуткий бабник, и мне даже не стыдно говорить такое о своём отце. Он и сам это признаёт, а так как недостатков в себе не видит, уже очень давно записал свою тягу к женскому полу в достоинства. И не понимает, когда другими это ставится под сомнение. Сколько я себя помню, мои родители без конца ругались. Всегда. Громко и отчаянно. Потом также отчаянно они мирились, и в доме наступал мир и покой. На пару дней. Затем всё начиналось сначала. Временные затишья обычно знаменовались браками, то одного, то другого. Лет в десять я вдруг понял, что даже жду таких передышек. И когда другие дети переживали из-за развода родителей и их новых жён и мужей, я этого ждал. И это ненормально, понимаешь?