— А у меня ты одна! — пел последний любовник всех живущих.

— Да? — переспросила Мэя.

— Вытри! — попросил Фома, закрывая глаза. — Врет он, паскудник, нет у меня, Мэя, никого, поверь!

Мэя достала платок.

— Ты забыл и про меня? — прозвучало вдруг сзади. Фома остановился, словно наткнулся на стену. Потом медленно, как будто выворачивая огромную глыбу, сдвинулся с места — стоять нельзя!

— Кто эта женщина? — спросила Мэя и восхитилась. — Какая она!.. Настоящая леди!

Фоме неудержимо захотелось обернуться. Он не знал, кто это, но словно мощные стальные рычаги разворачивали его обратно. И голос действительно сводил с ума. Когда же Мэя стала описывать её, он не выдержал и закричал, собрав все силы для этого:

— Мэя, это Смерть! Ты этого не поняла еще? Все, что за моей спиной это Смерть!.. Пожалуйста, — уже прошептал он. — Не отвлекай меня… и не смотри назад…

Ему все-таки пришлось остановиться, чтобы выпалить это одним духом, а секунду спустя он понял, что не может сделать следующего шага. Ноги словно приросли к земле, какие-то ползучие растения обвились вокруг его сапог.

Мэя же была сама непосредственность.

— Но она зовет тебя! — удивилась она. — Ты знаешь ее?

Он снова услышал этот голос:

— Ты не узнал меня?.. Я твоя Мария и твоя вечная любовь!

Какие слова! Никогда они здесь не научатся говорить без дурацкого пафоса блядских женских романов, который их и выдает!.. Пафос полуграмотных всезнаек. Фома закричал, чтобы сделать хоть шаг, ему показалось, что он рвет свои внутренности.

Полыхнула молния в воспаленном сознании, а может и на самом деле, но он вырвался.

— Тебе тяжело? Отпусти меня, я сама пойду, — сказала Мэя капризно. — Кто она?

— Я его единственная женщина, Мэя, отдай мне его!

— Это Смерть, Мэя… скоро она прикинется твой подругой, матерью… Воблой твоей ненасытной… и ты будешь верить всему этому?

Воздуха не хватало. Второй шаг дался легче. Третий, четвертый… конец, вернее, начало аллеи, все-таки, приближалось.

— Ты ее любишь?

— Нет… я не могу любить смерть.

— А ту, которую она изображает?..

А кого она действительно изображает?.. Повернувшись, он, конечно, сразу вспомнит, но девочка останется здесь. Навсегда. Так же как и он. Он стал считать шаги.

Но Мэя была безжалостна. Видя, что он не отвечает, она стала сползать с его рук.

— Ты ее любишь — Маарию? Настоящую Марию?

— Я люблю тебя… только тебя… ты и есть моя Мария.

— Я Мэя, — капризно сказала Мэя, но идти стало легче, допрос с сопротивлением прекратился, осталось одно любопытство. — А кто она?..

И вдруг словно все забыла, глядя ему за спину.

— Почему мы уходим отсюда? Давай здесь останемся!

Снова здорово!

— Оставайся, Мэя, можешь оставить и его! Но ты ему не нужна, он с тобой не пойдет! Он уведет тебя отсюда и бросит! И ты останешься одна. А со мной ты будешь единственной и неразлучной! Со мной ты будешь королевой!

Мэя сразу поверила этому многословию.

— Ты меня бросишь! Я буду королевой!.. — Она поползла через его плечо к сладко нарисованной картине. — Оставишь одну!

Но у него уже не было сил говорить. Крепко прижав ее к себе, он брел, тащил, тянул ее, как бурлак, к просвету в начале аллеи. Звуки сирен, летающая и царапающая мерзость, зыбучий песок под ногами, томно зовущий голос сзади, все время сзади — в затылок, в темечко, — Фома почти ничего не соображал и не чувствовал. Оттуда его и Мэю просили и умоляли все их родные и близкие, включая какую-то Марию и псевдографа.

— Что?.. Гея?! — воскликнула вдруг Мэя у него на плече. — Ты спал с этой тварью?.. Ты все-таки спал с ней?!

Она грязно выругалась. Переступив порог смерти, Мэя, словно бабочка, оставила куколку тихой девочки, какой была до и стала фурией: прекрасной, безжалостной, вульгарной, — смерть уже пятнала ее пошлостью. Сквозь гул в ушах, Фома прислушался. Да, действительно, появилась и Гея. Последовал подробный рассказ об их последней встрече, о сладком креме постели, слишком подробный…

— Так ведь, граф? — требовала всякий раз подтверждения Гея.

Честно говоря, Фома не помнил, чтобы он выделывал такое с княжной, но в принципе… все же знают, что акробатика родилась в постели, и только потом перешла в гимнастические залы, после того, как нежность стала ее редким ребенком.

— Мэя, девочка, с тобой он проделывал такое? Ты знаешь, что такое дилижанс? А встреча на Эбле?

— Пусти меня!.. — Билась в его руках Мэя. — Ты мерзкий, похотливый старик!..

Она брезгливо отталкивала Фому.

— Грязное чудовище!..

Фома понял, что его опять обезобразил лорд и с трудом сбросил с себя отвратный лик. Говорить он не мог и только молча отбивался от её коготков и зубов, помимо злобных упырей, в которых превратились эльфы и бабочки.

Господи Ману и Великий Молчун — Говорящий!.. Как он завидовал сейчас Орфею! В спокойной, дружеской обстановке, попив и поев, при всеобщей договоренности всех со всеми, он выводил свою подругу, которая и там оставалась его подругой. Чуть-чуть только не доработал, обернулся таки, поэт! подвело воображение и гнусный пес. Но зато как хорошо провел время! Без укусов и царапин, без грязных ловушек, без свинцовой тяжести и ломоты во всем теле, и без таких вот подлых подставок! Ведь были же подружки у Орфея, но никто не сказал Эвридике об этом ни слова!..

Все-таки нравы сильно переменились, багрово полыхало в мозгу Фомы, нет прежней интеллигентности в преисподней! Где ты, Плуто?! Бросить бы все, посмотрел он сумрачно на Мэю, которая и на Мэю-то была не похожа — бесноватая какая-то! — и уйти, не оборачиваясь.

Оставалось несколько шагов и сзади неслось умоляюще и увещевающе: