— Построиться! — крикнул он.

Было в его властном голосе что-то такое, что заставило всех встать в ряды.

Человек в тужурке вышел на середину. Он некоторое время смотрел на нас, как бы оценивая каждого красногвардейца, затем спокойным голосом спросил:

— Вы кто такие? Банда?

— А ты кто такой? — крикнул Волков.

— Я — Акулов. Начальник красногвардейского отряда.

— Если нашего, так мы и есть этот отряд! — буркнул Волков.

Акулов подошел к Волкову вплотную.

— Старый солдат?

— Ну?

— Ты чего хочешь?

— Я? — удивился Волков. — Ничего я не хочу. А ты, гляжу, хочешь чего-то.

Начальник отряда расстегнул тужурку.

— Товарищи! — сказал он. — Я это время не мог быть с вами, но теперь мы должны договориться. Закуривайте пока.

Ряды зашумели. Красногвардейцы потянулись в карманы за табаком. Голубые тающие дымки поплыли поверх штыков.

Акулов поднял руку вверх.

— Товарищи, — сказал он, — я сам старый солдат. Всю солдатскую муштру сам испытал, но, товарищи, надо договориться. Мы что собрались делать? Ланце танцовать? Зачем это у вас винтовки в руках? В лапту играть? Товарищи, надо быть серьезными. У нас, товарищи, Дутов на шее, Корниловы да Каледины подпирают нас. Мы, товарищи, воевать должны! Или вы не знали, на что шли? Или вы не знаете, для чего обучаетесь военному делу?

— Мы это знаем, товарищ, — перебил начальника отряда Волков, — но ты подумай, на кой ляд нам эти маршировки, когда мы для боя готовимся? Да меня возьми, к примеру, так я тебе хоть завтра… Меня хоть сейчас на фронт. Думаешь, не управлюсь там? Мне и вообще-то оно не нужно, ученье это.

— Может быть, и так! — кивнул головою Акулов. — Спорить с тобой не буду. Может, вам всем обучение не нужно. А только обучаетесь вы не потому, что плохие солдаты, а больше по другой причине. Запомните, товарищи, что для войны нужны не отдельные обученные бойцы, а крепкие отряды с дисциплиной. За время учебы вы должны спаяться один с другим. Каждый должен узнать своего товарища, тогда и в бой можно.

Отряд — это военная машина. В ней все части должны работать, как одна. Я это говорю не как начальник, а как боец. Ну, вот ты, — обратился Акулов к Евдохе, — возьмем, к примеру, что ты находишься в бою. Подается, положим, команда в атаку. А ты и не знаешь хорошо: поднимутся ли те, кто с тобою рядом, или тебе одному придется в штыки бежать. В бою, товарищи, каждый должен иметь такую мысль, что если что я выполняю, стало быть, и все будут так же действовать. Уверенность в других должна быть. Без дисциплины нельзя воевать, товарищи.

— А шагать-то для чего?

— Шагать нужно во как. До зарезу это полезное дело. Да и не шагаете вы, а прилаживаетесь один к другому. Будто части машины. Не могу я этого объяснить вам, как следует. Язык у меня суконный, но если кто не понял меня, пускай на совесть поверит. А если понял кто, пускай товарищу растолкует. Может, понятнее будет. А теперь — валите обедать.

* * *

Дымятся котелки. Отряд наступает на горох с бараниной, на гречневую кашу с подсолнечным маслом. Вместе с нами обедают наши матери, жены и малые ребята.

Сначала Перминов решительно восстал против «бабья», но его никто и слушать не захотел:

— Бро-ось! Все равно ведь остается в котлах…

— А дома паек целее будет. Уедем, так пригодится еще.

Перминов махнул рукой:

— Банда вы, а не армия!

Но сегодня Перминов «снизошел». Сегодня он решил «заметить баб». Приладившись с котелком к «семейному столу», Перминов держит такую речь:

— Мужья ж у вас, молодки! Не мужья, а сплошная нация!

Это слово Перминов считает самым оскорбительным словом. Оно, кажется, означает высшую степень презрения.

— Чистая нация! — вздыхает Перминов. — В первом бою, как медные котелки, погибнут.

— Чего ж так, товарищ? — улыбается жена Попова, рабочего железнодорожных мастерских.

— Учиться не желают! Каждый себе думает: я ли, не я ли, все на свете знаю. А в бою, как курят, изничтожат.

Бабье встревожено. Многие перестают есть, испуганно глядят на Перминова. Мать с недоумением смотрит на отца, затем переводит глаза на меня.

— Как же так не желают?

— А так, — с беззаботным видом отвечает Перминов, — не хотят да и только. Нас, говорят, никакой снаряд не возьмет. Мы, говорят, и стрелять-то не будем, а с голыми руками пойдем.

Красногвардейцы посмеиваются:

— Заливает он!

Но бабье всполошилось не на шутку. Мать ни с того ни с сего хлоп отца по лбу ложкой и ну реветь:

— Вечно ты с дуростями со своими. Всю жизнь прожил, как не люди, и тут выкомаривает на свой лад. Убьют дурака, что тогда будешь делать?

— Ах, курья нога! — закатывается от смеха отец. — Да ведь шуткует он. А ты и поверила ему. Ты бы посмотрела, дуреха, как я сегодня в тире… Из пяти четыре в самый центр влепил. Я тебе и с гранатами управляюсь теперь.

— А ты не вкатывай бабе! — останавливает Перминов. — Сам, небось, знаешь, о чем разговор ведется. Вы, бабы, поднажмите на них, не то ваших мужьев в кисете вернут с фронта.

И пошло. И поехало.

Бабы ругаются, плачут, а мы сидим и хохочем. Приятно все-таки, что жалеют тебя. Значит, не плохой ты человек. Нужный кому-то.

— Эк, мокреть-то развели! — заливаются красногвардейцы.

— И полов мыть не надо!

— Без калош и шагу не сделаешь!

— Сразу тебе и ревматизм в коленках.

А бабы головами покачивают:

— Кобели вы, кобели! И чего смеетесь, сами не знаете.

Васина бабка поднялась и сказала, вытирая рот:

— Пустомели вы! Начальники-то, поди, не плохого вам хотят, а вы пустомелете попусту. С вами, ить, начальники пойдут. Слушать их надо вам, а не то, чтобы ржать жеребцами. И сами погибнете, и нас погубите, спаси господи.

— Ну и бабка! — заржал Волков. — Рассудит, что Ленин. Вот митинг-то, язви его.

* * *

Спустя несколько дней сияющий Перминов шагает впереди отряда, точно начищенный самовар. Оглянется на миг, сверкнет лицом и улыбнется.

Мы идем плечо к плечу, отбивая ногою крепкий шаг. Пояса у нас подтянуты, винтовки на ремнях. Смотрим «в затылок переднего». А шаги, точно многотонный пресс, падают гулом на мостовую.

— Гох, гох! Гох, гох!

Прислушиваясь к ударам, я тихонько подсчитываю.

— Ле-вой! Ле-е-вой!

Ошеломленный обыватель грудится на тротуарах, с удивлением глядя на стройные ряды красногвардейского отряда. До нашего слуха доносятся слова:

— Немцы!

— Из пленных набрали!

— Русскую шинель надели, а рожу все равно ведь не прикроешь.

— Рожи немецкие.

Тогда Волков на чистейшем русском