— Сами вы… немцы немаканные!

— Во-олко-ов!

Окрик начальника отряда восстанавливает нарушенный порядок. Волков с ожесточением «дает ногу».

* * *

Закинув руки за голову, Волков лежит на топчане. Шевеля пальцами ног, он спрашивает, ни к кому не обращаясь:

— Ну, расколотим генералов? А дальше чего?

— Дальше будем жить без господ. Свое рабочее государство построим.

— Да не про это я. Мне интересно, что еще дальше имеется.

— Устроим социализм дальше. Слыхал вчера, какая это полезная штука.

— Во, балда! Мне как раз с этого места и нужно дальше.

— Ну, дальше что ж? Поживем всласть, да и детям светлую жизнь оставим.

— А дальше?

— Дальше помрем!

— Ну… это обидно даже слушать. Как это помрем?

— Помрем, и все тут!

— Нет, врешь. Так, брат, не годится.

— А как же по-твоему?

— Как, я и сам не знаю… Но не согласен с тобой.

— Говоришь ты, сам не зная чего.

— Говорю тебе мысли, балда. Думать я теперь стал. Раньше, бывало, живешь и живешь. Ну, думаешь, помру, похоронят.

— А теперь не помрешь?

— И теперь помру, но почему-то, братцы, перестал я верить в нее. В смерть, то исть.

— Врежут на фронте, так поверишь.

— Это пустое! Об этом я и не думаю…

* * *

Дела не ладятся.

Украина занята немцами. На юге лупят нас генералы. Почти половина заводов стоит. Нет сырья. На железных дорогах — буза. Вместо хлеба населенью дают макуху да махорку. Нет соли, нет мяса, нет картофеля. Ничего нет. Вместо баранины мы получаем конину. Красногвардейцы после обеда ржут, как лошади:

— И-го-го!

— Го-го-го-го!

Железнодорожник Попов начинает в таких случаях ругаться:

— Черти вы! Через сто лет книги будут писать о вас, а вы вроде коблов держите себя. Никакая вы не революционная армия. Босота вы и ничего больше. Вона у французской революции гвардия была. Красота! Сколько книг написали при нее. А про вас что станут писать? Как по-жеребячьему ржали!

— А ты расскажи про французскую. Может, и мы станем героями.

— Французская гвардия была сознательной, — говорит Попов, — по-жеребячьему они, безусловно, не ржали. Читаешь про них и удивляешься: до чего это сознательный был народ. И слова были у них красивые…

— Пустое ты болтаешь, Попов! — поднимается с койки сутулый кочегар Маслов. — Будто так уж важно для человека, как он выражается. Дело не стояло бы — вот штука в чем. Возьми министров разных. Без пожалуйста не встают и не ложатся. Куда вежливее можно? Ну, а какой мне толк от их вежливости, когда сами-то они сволочь на сволочи. Был у нас хозяин на заводе. Вот бы тебе посмотреть на него. Такой был вежливый, что не продохнуть даже. Вы, — спросит бывало, — недовольны, значит? Так зачем мы будем упрекать друг друга? Вы идите на другой завод, а я на ваше место другого возьму. Расстанемтесь, говорит, друзьями. И руку пожмет, и с ласковостью коленом под зад пихнет. Вот тебе и вежливость. А по-моему, который человек на словах вежливый, тот непременно с гадостью на уме. Мы-то знаем таких сачков. Ты делами будь вежлив, а слова — это пустое. Буржуи эту вежливость и выдумали, чтобы от нас отличаться. А что от буржуя идет — ненавижу!

— Потому и ненавидишь, что сам ты неприличный человек. А я давно подметил, — замечает Попов, — как только чего не хватает человеку, то для него и плохим становится. Да и не то чтобы — зелен виноград. Злится ведь… Неприличный ты, Маслов. Воздух портишь…

— Я в миру не затем, чтобы держать себя прилично… Да и нет ничего этого. Нигде не продается твое приличие. Ай забыл, как жил?

— Жил я неважно!

— Сам не знаешь, как жил, а я скажу. По-скотски ты жил. Но пожился. Думал: ну, все-таки кое-как живу. Есть, мол, и такие, что поплоше существует.

— К чему ты это?

— А к тому все… Был у меня братец, Колька. Ну, и сделал он что-то, нашкодил, одним словом. А был он во флоте на военной службе. Короче — пришлось ему удрать в Америку. Батька мой старовер, каких поискать надо. Первым начетчиком слыл в Рогожниках. Батька, конечно, сокрушается; как, дескать, Колька в этой Америке. И Бога, дескать, забудет среди скобленных рыл. И пропадет-то, и с веры собьется. Уж и не помню толком, чего там еще городил. Присылает письмо и свою фотографию. Смотрим, рожа — поперек вдвое шире. Костюмчик — не хуже господского. На голове шляпа-панама, и сорочка сияет под галстуком. И пишет Кольша, что зовут теперь его мистером, что по-русски значит — господин, а работает он на заводе. Прочитал я письмо и чувствую, провалилось во мне что-то. Короче говоря, вижу, что иностранные капиталисты заботятся о своем рабочем не хуже, чем хороший деревенский мужик о коровах заботится. И стало горько мне. Ну, думаю про себя я: эх ты, думаю, мерин ты, мерин сивый. У какого ты, думаю, паршивого хозяина живешь. И вот представилось мне, будто стою я, мерин сивый, в грязном дворе и через плетень в чужие дворы смотрю. А в чужих-то, в соседних дворах бродят такие же мерины, да только вымытые, да и чистые и с лентами в гривах, а хозяева их похаживают да сахаром покармливают. Выпил я тогда сороковку и пошел к своему хозяину. Чего, говорит, вам? А так и так, говорю. Сахару желаю и ленты в гриву. Ну, отправили меня, безусловно, в психиатрическую больницу… Не говори ты мне насчет приличностей. Не люблю я этого.

* * *

Мы получили тюфяки, постельное белье и одеяла. Красногвардейцы недоумевают:

— Прикончили, что ли, буржуйчиков?

— Уконтропили генералов?

По казарме поползли слухи:

— Говорят, каждый город сам будет защищаться.

— А что? Это, пожалуй, правильно. Тут-то я каждый кустик знаю. Залягу и — ну стрелить. Подойди попробуй.

* * *

В городе остановился красногвардейский отряд с пушками, с пулеметами, со своей кавалерией. Отряд никому не подчиняется. Красногвардейцы появляются на улицах в пьяном виде, безобразничают, поют похабные песни, по ночам врываются в дома, производят обыски, а вернее — грабят население.

Глава XV

Ночью нас разбудили и заставили одеться. У стола стоял хмурый Акулов и, как всегда бледный, Зорин. Пока мы натягивали сапоги, Зорин барабанил пальцами по столу.

Мы столпились вокруг Зорина, застегиваясь, протирая заспанные глаза.

— Случилось что-нибудь?

Акулов кивнул на Зорина:

— Сейчас скажет…

Зорин снял кепку и положил ее аккуратно на стол.

Мы вытянули шеи.

— Товарищи! В военном отношении вы подчиняетесь начальнику отряда товарищу Акулову, но все вы,