Уже задним числом стало ясно, что самыми ярыми поклонниками новой публикации стали не юристы или академики, как на то уповал Эндтер, а писатели. В частности, мелодраматическую фигуру «средневекового вешателя» – занимательный анахронизм в эпоху механических гильотин и виселиц с люками – взял на вооружение романтизм. В письме 1810 года к фольклористам и ученым Якобу и Вильгельму Гримм поэт Ахим фон Арним с энтузиазмом упоминает о «хорошо известных анналах нюрнбергского свежевателя, казнившего 500 человек»[508]. Без сомнения, став предметом интереса знаменитых коллекционеров жутких народных сказаний, печатная версия дневника Шмидта быстро набрала популярность в салонах и литературных кружках немецкой интеллигенции. Некий «Майстер Франц» даже появился в известной пьесе Клеменса Брентано «Повесть о славном Касперле и пригожей Аннерль» (1817), в которой палач исцеляет больную собаку и обезглавливает главную героиню за детоубийство. Даже Иоганн Вольфганг фон Гёте, самый знаменитый немецкий писатель того времени, проникся образом палача-изгоя, заведя долгую личную дружбу с эгерским палачом Карлом Гуссом, который разделял интерес поэта к геологии[509].

Романтическая фигура средневекового вешателя была воспринята с наибольшим энтузиазмом в ожившем Нюрнберге девятнадцатого столетия. После более чем двух веков безвестности старый имперский город был аннексирован процветающим и относительно прогрессивным герцогством Бавария в 1806 году. Этот весьма прискорбный конец семи веков независимости Нюрнберга тем не менее вызвал стремительное возрождение экономики, которое одновременно стряхнуло с города его старорежимную жестокость и положило начало серии реформ в области уголовного правосудия, к которым стремился Эндтер. То, что новый прогрессивный город по достоинству оценил дневник Майстера Франца, не лишено иронии. Еще до «Баварской оккупации» (как эти события до сих пор в шутку называют в Нюрнберге), отцы города отменили судебные пытки и публичные казни и отметили отставку последнего палача, Альбануса Фридриха Дойблера, в 1805 году. Четыре года спустя муниципальный дисциплинарно-работный дом был закрыт, а на его месте учрежден Общественный дом – пространство для публичных концертов, лекций и балов. В том же году виселица за юго-восточными воротами, наконец, рухнула, и ее окрестности были превращены в парк. Даже квартира надзирателя в мрачной Яме стала популярной пивной под вывеской «Зеленая лягушка».

Как палач XVI века и его полузабытый дневник вписались в новый образ Нюрнберга? К середине XIX века город стал не только всемирно известным динамично развивающимся промышленным центром, но и популярным туристическим направлением. Благодаря усилиям местных народных поэтов, таких как Иоганн Конрад Грюбель и Иоганн Генрих Витшель, родной город Альбрехта Дюрера и Ганса Сакса превратился в мощный символ традиционной немецкой культуры в самом ее идеализированном варианте. Отцы города не теряли времени, извлекая выгоду из этого протонационалистического культурного наследия города на Пегнице. В течение 1830-х и 1840-х годов они приобрели и отреставрировали ряд исторических зданий, в том числе бывший дом Альбрехта Дюрера, и превратили их в музеи. В 1857 году Нюрнберг стал местом размещения Германского национального музея, огромная коллекция которого и по сей день иллюстрирует величие «исконно германской» культуры и истории. Ко времени объединения Германии в 1870 году весь старый город, включая окружающие его стены и ворота, был полностью отреставрирован, и Нюрнберг выгодно выделялся среди городов недавно провозглашенной Второй империи как воплощение гордого немецкого прошлого[510].

Конечно, у этого гордого прошлого была и обратная сторона, и прибыльная индустрия, основанная на историческом наследии Нюрнберга, зарабатывала на нем, придумывая все новые развлечения для туристов, включая «камеру пыток», созданную местным антикваром Георгом Фридрихом Гойдером в старой городской тюрьме в Лягушачьей башне. С учетом неослабевающего массового интереса к образу средневекового палача самым известным предметом в коллекции Гойдера стала «Железная дева» – якобы древний метод пыток и казни, который, по слухам, использовался в тайном суде. И «Железная дева», и тайный суд были абсолютным вымыслом, возможно вызванным неверным толкованием старинных текстов, но это не помешало эффективной популяризации мрачного образа средневекового «правосудия» и его зловещих слуг, орудовавших до эпохи Просвещения. Романтика «средневековых жестокостей», в центре которой стоял палач в капюшоне – еще одном изобретении XIX века, – безотказно действовала как на туристов, так и на писателей. Брэм Стокер, автор «Дракулы» (1897), дважды посетил Нюрнберг и даже использовал «Железную деву» в одном из своих рассказов. Городская коллекция пыточных орудий сперва переместилась в более заметное место, так называемую Пятиугольную башню императорского замка, а затем и вовсе отправилась в продолжительное турне по Великобритании и Северной Америке, спровоцировав появление целой волны популярных литературных произведений о палачах и нового издания дневника Шмидта в 1913 году[511]. В конце концов «Железная дева», а также всевозможные тиски для пальцев, кандалы, мечи палача и прочие предметы экспозиции, многие из которых были искусными подделками XIX века, были проданы с аукциона частным коллекционерам.

К тому времени образ средневекового палача прочно вошел в современную культуру. Лишь несколько десятилетий назад наука освободилась от притягательной силы этого стереотипа, но даже самые впечатляющие исследования уже не имели такого влияния, как ужасающий образ, созданный романтиками почти два столетия назад[512]. Подобно пиратам, ведьмам и другим историческим персонажам-изгоям, палачи до сих пор используются авторами романов и фэнтези для создания драматизма, карикатуристами – для комического эффекта, а поставщиками популярной культуры – ради коммерческой выгоды[513]. Скромные туристические предприятия Нюрнберга XIX века бледнеют по сравнению с современным размахом. Многие европейские города могут похвастаться широко разрекламированными «историческими криминальными турами» по темницам и прочим мрачным местам, а в главном городе Германии, воссоздающем дух прошлого, – Ротенбург-об-дер-Таубере – находится Музей средневековой преступности. Эти аттракционы, хотя я и не могу утверждать, что провел их подробный анализ, существуют в диапазоне от достоверной реконструкции и безобидных развлечений до исторического вандализма в погоне за прибылью. Худшие из них эксплуатируют «порнографию мучений и смерти», которой и без того переполнена современная культура[514].