— О, я прекрасно помню историю чудесного, поистиневолшебного исцеления императрицы — ныне, к счастью, вдовствующей — отжесточайших приступов костной ломоты в левой стороне нижней челюсти, — беспечноусмехнулась она. — Бедняжка готова была на стенку лезть, пока вы не проникли вее покои и не исцелили Марию Федоровну… чудесным и волшебным образом, повторяю.А все чудеса и все волшебства состояли всего лишь в том, что ваш сообщник графКутайсов, продавшийся иезуитам с потрохами, регулярно подливал в кофе, чай,вино, воду императрицы несколько капель какого-то зелья, провоцирующего воспалениезубного нерва.

Тот же Кутайсов сообщил Павлу Петровичу — есть-де средииезуитов некий лекарь, который способен излечить любую боль… И ввел вас водворец. После этого будоражащее, болезнетворное снадобье императрице даватьпрекратили. Вы же предписывали ей какую-то безвредную водичку пополам со слабойнастойкой опия. Разумеется, зубная боль не замедлила исцелиться, и воображениенашего недалекого государя было совершенно поражено вашими талантами.

Не сомневаюсь, что вы уже предчувствовали, полный исокрушительный успех своей лукавой выдумки, уже видели себя при императорепримерно в той роли, какую некогда лекарь Элизиус Бомелий — тоже иезуит, кслову сказать! — исполнял при Иване Васильевиче Грозном. Но вам не везет,братья Игнатия Лойолы! — Теперь она откровенно смеялась. — Бомелию не удалосьприбрать к рукам Ивана IV — все-таки не напрасно его прозвали Грозным! ПокойныйПавел оказался бы гораздо более податливым и благодатным материалом — вотпотому он и сделался в одночасье покойным…

— Очень любопытно, — сказал человек в черной сутане, и вголосе его прозвучал искренний интерес. — В самом деле — очень любопытно!Однако все это к делу не относится, мадам. Меня интересуют только бумаги,украденные у Талызина, и прежде всего — письмо Александра. Отдайте их мне, или…

Она чуть откинула голову назад и мгновение молча смотрела вчерные глаза пистолетов.

— А пес с тобой, грязный иезуит, — выдохнула с такойненавистью, с таким отвращением, что, чудилось, у нее даже рот оскоминой свело.— Стреляй. Только письма этого тебе не видать как своих ушей, понял?

И, спокойно повернувшись спиной к черноризцу, она нарочитовысоко, оскорбительно высоко подобрала юбки и снова изготовилась ступить наступеньку кареты.

Тогда иезуит сунул один пистолет себе под мышку, и,освободив таким образом левую руку, откинул с лица капюшон.

— Я не отец Губер и даже не аббат Флориан, — сказал онпо-русски, причем в голосе его звенела усмешка, смысл которой, пожалуй, мог быпонять только один человек из всех собравшихся здесь. — Разве вы меня неузнали, Ольга Александровна? Я князь Каразин, муж вашей подруги Лизоньки.Помните ее? А меня — помните?

Она обернулась, и теперь только одним чувством дышало лицо,движения, все существо ее. Это была ярость.

—Почему вы так затянули маскарад, князь? — спросила онарезким, ненавидящим голосом. — Помнится мне, маски должны были снять с последнимударом полуночи!

— Да ведь и вы еще в маске, сударыня, — резонно возразилКаразин, указывая на нее стволом пистолета.

Она сдернула бархатную полумаску и раздраженно отшвырнула всторону.

Наконец-то Алексей снова увидел это незабываемое лицо.

Да. Она!

— Ну вот, я сняла маску, — раздраженно проговорила ОльгаАлександровна. — Чего вам угодно?!

— Я уже сказал, сударыня, — чуть поклонился Каразин. —Бумаги генерала и письмо великого князя.

— А вы разве еще не поняли, что меня невозможно испугать? —рассмеялась Ольга Александровна. — Никаких бумаг вы не получите!

— Отдайте их мне, мадам, — настойчиво сказал Каразин. —отдайте — если не из страха и ненависти, то… из любви.

Что-то дрогнуло в этом точеном, неумолимом, прекрасном лице.Глаза с почти молящим, растерянным выражением обратились на человека,простертого на земле.

Из любви?.. — беспомощно пробормотала она.

— Из любви, — повторил Каразин. — Из любви к своемуОтечеству, сударыня.

И такая настала вдруг тишина, такое настало молчание… оногорело, оно звенело, оно оглушало! Вот именно, оно было оглушительным, поэтомуникто и не услышал шагов внезапно приблизившегося человека. Внезапнораздавшийся голос его заставил всех вздрогнуть:

— Оставьте мою сестру в покое, ваше сиятельство. У нее нетничего. И бумаги Талызина, и письмо Александра Павловича — все находится уменя.

Это произнес Платон Зубов.

Александра разбудили между полуночью и часом ночи.

Николай Зубов (вестник смены царствований!) появился у него— растрепанный, с лицом странным и страшным, до того он был возбужден, пришелдоложить, что все исполнено.

Иногда Александр очень кстати вспоминал, что туговат на ухо.Делая вид, что ничего не слышит и не понимает, он переспросил:

— Что такое исполнено?

В это время появился Пален и приказал сидящей в прихожейкамер-фрау великой княгини сообщить Александру Павловичу о приходе первогоминистра.

Камер-фрау по приказу Александра не ложилась в эту ночь. Оннакануне велел немедля будить его “при появлении графа Палена”. О Зубове словасказано не было, и прилежная немка ничем не помешала ему войти и огорошитьАлександра невнятным известием.

Елизавета Алексеевна поднялась вместе с мужем. Она накинулна себя капот и подошла к окну. Подняла штору. Ее комнаты были в нижнем этаже ивыходили на плацдарм, отделенный от сада каналом, который опоясывалМихайловский дворец.

Ветер к полуночи разошелся, немного очистил небо, и прислабом лунном свете Елизавета различила ряды солдат, окружившие дворец. Слышныбыли крики “ура”, от которых у этой нежной и несчастливой женщины начиналотрепетать сердце. Она, как и все, со дня на день ожидала событий, но сейчас,как и все остальные члены царской семьи, не хотела поверить, что они ужесвершились. Елизавета упала на колени перед иконой и принялась молиться, чтобывсе, что случилось (что бы это ни было!), оказалось направлено к спасениюРоссии и во благо Александру.

В этот миг в комнату ее ворвался муж и рассказал, чтопроизошло.

— Я не чувствую ни себя, ни что делаю, — бессвязно твердилон. — Мне надо как можно скорее уехать из этого места. Пойди к императрице… кмоей матушке… попроси ее как можно скорее собраться и ехать в Зимний дворец.