В ту ночь в Михайловском дворце вообще был ужасный кавардак.Елизавета, которая от усталости и потрясения была почти на грани обморока,вдруг ощутила, как кто-то взял ее за руку. Обернувшись, она увидела незнакомогоей, слегка пьяного офицера, который крепко поцеловал ее и сказал по-русски:

— Вы наша мать и государыня!

Она только и могла, что слабо улыбнулась этому добромучеловеку и тихонько заплакала, впервые поверив, что все, может быть, ещекончится хорошо и для нее, и для Александра, и для России.

Наконец спальня покойного императора была открыта для егожены и детей, которые уже все собрались вокруг матери. Войдя, Мария Федоровнапронзительно закричала, принялась рыдать и бить себя в лицо. Однако в обморокона не упала, и вообще все сошлись, что скорбь ее хоть и сильна, но выраженанесколько аффектированно. Мертвого супруга она поцеловала с задумчивым видом итотчас велела везти себя в Зимний дворец.

Марья Федоровна поспешно прошла к дверям, более неоглядываясь на Paulchena, лежавшего в глубоко нахлобученной шляпе, чтобы скрытьразбитую голову, и до окружающих опять долетел мечтательный шепоток:

— Ich werde regieren!

Практичная немка понимала, что жить прошлым нельзя, — надоподумать о будущем, и чем раньше, тем лучше!

— Ах вот как, — ровным голосом произнес князь ВасилийЛьвович. — Значит, вы и сестрица ваша все-таки навестили генерала Талызина втот роковой для него апрельский день. Все говорило мне за это, а я, глупец,сомневался… сомневался, да! — говорил он, засовывая оба пистолета за пояссутаны и затягивая его потуже. Потом подошел к Алексею сзади, наклонился и,подхватив его под мышки, потянул, помогая подняться на ноги. Однако Алексей могстоять только на правой — боль в левой, стоило на нее опереться, была простоневыносимой.

— О-ох! — не сдержавшись, выдохнул наш герой, поджимая левуюногу и пытаясь удержать равновесие.

— Сломали? — спокойно спросила Ольга Александровна.

— Может быть, вывихнули или просто подвернули? —поинтересовался ее брат.

— Вот, допытал судьбу, доигрался в инвалида, — проворчалВасилий Львович, однако никто его слов не понял, да и были они произнесенынарочито тихо — для одного Алексея. Тот с усилием улыбнулся, кивнул.

— Быть может, пройдем в дом, господа? — поинтересовалсяЗубов. — Видимо, настало-таки время объясниться, без этого вы нас в покое неоставите?

Каразин и Алексей враз кивнули.

— Я так и полагал, — вздохнул Платон Александрович. —Поэтому извольте, юноша, опереться на мое плечо. С другой стороны вас поддержиткнязь Василий Львович. Оленька, не пройдешь ли ты вперед, не покличешь ликостоправа, чтобы осмотрел ногу нашего юного друга?

— Но я… но мне… — Ольга Александровна нерешительнооглянулась на карету, и Алексей чуть снова не рухнул плашмя, раздавленныйпониманием: он ничего, совершенно ничего не значит для этой женщины! Или значитнечто столь малое, простым глазом неразличимое, что даже заостряться на этоммыслями не стоит. Она помнит только одно: ей необходимо уехать как можноскорее. А он — всего лишь досадная помеха на пути. Настолько досадная, что,желая побыстрее избавиться от него, она поцеловала его… не потому, что страстьее толкнула — просто чтобы свести с ума незнакомца, вздумавшего еепреследовать.

Вот именно что незнакомца! Не могла она узнать Алексея,просто не успела бы, да и темно тут. Это у нее тактика такая — ошеломлятьмужчин, мгновенно лишать их способности думать, превращать в некое покорноесущество, которое живет только чувствами, только желанием. Пусть ненадолго, ночеловек всецело порабощен ею. Цирцея… волшебница Цирцея, которая превращалалюдей в животных! И еще неведомо, что испытывает она сама при этом. О, если бывела ее чувственность и желание сорвать цветок наслаждения всюду, где он толькопопадется! А если этим обворожительным созданием руководит только холодныйрасчет?

“Так оно и есть, —с обжигающей, почти непереносимой обидой итоской подумал Алексей. — Князь Василий Львович был совершенно прав! Онанарочно завлекала меня, вернее, отвлекала тогда, в дядюшкином доме. Надо было,чтобы я ничего не слышал, не видел, не замечал. Она готова была ради этого навсе, на все. И пошла на все, до самого последнего шага. Она безрассудна, онанеистова… вон как она только что бравировала перед дулами пистолетов! В ней нетчувства страха, может быть, в ней вообще нет никакого чувства… и любви нет!”

Но трезвые эти мысли ничего не могли поделать своспоминанием о стройном, округлом колене, с которого под его поцелуями сползалтонкий шелк чулка, и о губах, которые торопливо, легко и в то же время жаднокасались его губ, и как она медленно опустила веки, закинула голову…

— Ну-ка, ты что? — тихо спросил рядом чей-то голос, иАлексею потребовалось время, чтобы проморгаться сквозь внезапные слезы, увидеть,сообразить, что это все тот же друг и благодетель его — князь Каразин. —Очнись, будь мужчиной! Не время теперь нюни распускать! Ну, правда… тяжело,понимаю. А ты держись, держись! Крепче за меня держись!

И он умолк, чтобы Платон Зубов, поддерживающий Алексея сдругой стороны, не услышал лишнего.

Шелковые, с подборами по бокам, голубые юбки мелькнули накрыльце и исчезли за дверью зимнего сада — Ольга Александровна все жеотправилась за помощью. Но Алексея ничего не могло обрадовать: он поймал повелительныйвзгляд Платона, брошенный на сестру, и понял, что она просто подчиняласьнеобходимости, а вовсе не состраданию, не жалости.

“Мне не нужно от нее ни жалости, ни сострадания! — чуть незакричал Алексей. — Я хочу ее любви! Господи, какой я дурак, зачем догнал ее,зачем не дал умчаться в этой карете! Сам все разрушил! Жил бы да жил с глупойуверенностью, что она любила меня тогда, в тот день, в доме дядюшки, и нынче,когда целовала меня! Господи! Господи, помоги, я погибаю!”

Его ввели, вернее, втащили в зимний сад, проволокли подорожкам, потом сумятица диковинных, пряных ароматов отступила, и все очутилисьв маленькой зале, где тихо и ровно горел огонь в камине. По стенам зала былаобставлена полукруглыми диванами. Почему-то Алексей обратил внимание, что всеони обтянуты приятной для глаз светло-зеленой шелковой материей, затканной гдетускло-белыми, где бледно-золотистыми розами. На стенах были штофные обоиподходящего золотисто-зеленого оттенка, и вообще это была очаровательнаякомната — для тех, кто имел время, силы и желание ее разглядывать. Алексей жевидел только стройную фигуру в голубом, присевшую на краешек одного из диванов,в то время как Зубов и Каразин опускали своего подопечного на другой, — далеко,невероятно далеко от нее!