Наконец заговорщики были готовы выступать. Уже к полуночигенерал Депрерадович с первым Семеновским батальоном, полковник Запольский икнязь Вяземский с третьим и четвертым батальонами Преображенского полкавыступили на сборное место у верхнего сада подле Михайловского замка.

Было темно, дождливо и холодно,

Заговорщики разделились на два отряда: один под началомБеннигсена и Зубовых, другой под предводительством Палена. Впереди первого шелтакже адъютант лейб-батальона преображенцев Петр Аргамаков, брат генералаАлександра Васильевича. Он исправлял должность плац-адъютанта замка. ПетрАргамаков обязан был доносить лично Павлу обо всех чрезвычайных происшествиях вгороде: о пожарах и прочем. Император доверял ему безоговорочно, вплоть дотого, что Аргамаков имел право даже ночью входить в царскую опочивальню.Ценность его для заговорщиков была неизмерима, потому что только по еготребованию во всякое время дня и ночи сторож опускал мостик для пешеходов черезводяной ров. Без этого моста попасть ночью в замок было бы невозможно. Зубов иего сообщники уже подошли к замку и пересекли мост, опущенный Аргамаковым,Генерал Талызин двинул батальоны через верхний сад и окружил ими замок.

В этот сад на ночь всегда слеталось бесчисленное множествоворон и галок; перепуганные движением людей птицы огромной каркающей тучейвзвились над садом. Многие приняли их крик за дурное предзнаменование.

Особенно встревожен был генерал Талызин, он недоумевал, оннервничал: по начальному плану его группе предписывалось идти прямиком водворец, двигаться в опочивальню императора. Пален изменил распорядок буквальноза час до выступления, Талызин не мог возразить, не вызвав к себе подозрений. Аподозревать его было в чем. Ведь Петр Александрович намеревался всего-навсего стриумфом спасти императора, поджидая его в спальне Марьи Федоровны и распахнувспасительную дверь в самую опасную для Павла минуту. Он намеревался явитьсяэтаким ангелом-хранителем и позволить императору бежать. Талызин был в душетакой же актер, как и сам Павел. Он обожал эффектные сцены и намеревалсясегодня разыграть одну из них. По его замыслу, Павел должен был немедленноприблизить к себе своего отважного спасителя! Палену предстояло отступить —честолюбивый Талызин мечтал стать генерал-губернатором и первым министром. Ноон мечтал отодвинуть не только Палена, но и отца Губера и самому занять томесто, которое захватил в сердце и приемной государя пронырливый иезуит.

Беда в том, что во времена Павла воинские звания частенькодавались отнюдь не, за участие в боевых действиях. Талызин получал свои восновном за приверженность к идеалам мальтийского креста и масонских“строительных инструментов”. Он не был научен планировать боевые действия и темболее думать об их последствиях. Именно поэтому перемена Паленомрекогносцировки поначалу повергла его в глубокую растерянность. Из-за этогочеловека срывалась его вторая попытка помешать цареубийству! Впервые он поверилв то, что заговор возможен.

Как и все неуравновешенные, склонные к мистицизму люди,Талызин немедленно начал искать в провале своих планов некий знак свыше. Искал,искал… наконец нашел, вспомнив письмо великого Князя, столь необдуманнодоверенное ему графом фон дер Паленом. Теперь Талызин знал, что все свершаетсялишь для того, чтобы он с помощью этого письма мог держать в руках будущегоимператора!

С этой минуты генерал вполне успокоился и прилежно следовалвсем командам Палена, ожидая успеха государственного переворота с тем женетерпением, что и все прочие заговорщики.

Зубов и Беннигсен со своими подчиненными бросились прямо кцарским покоям. От спальни их отделяла библиотека, в которой крепко спали двалакея. Разбудив их, Петр Аргамаков велел отпереть двери прихожей, примыкавшейнепосредственно к спальне, уверяя, что пришел к императору с чрезвычайнымсообщением о пожаре в городе, как и предписывал ему регламент. Один лакейкаким-то образом понял, что Аргамаков лжет, и начал звать на помощь. Егоуложили ударом сабли. Он, впрочем, был только оглушен. Фамилия его былаКорнилов; после переворота его взяла в число своих слуг вдовствующаяимператрица и наградила домом и пенсией.

Второй лакей повиновался и впустил заговорщиков в прихожую.Выломав дверь в опочивальню, заговорщики ворвались туда… и обнаружили, чтокровать императора пуста.

Павел проснулся от шума и кинулся к двери, ведущей в комнатыимператрицы, однако он сам запер их, а ключ… в такую минуту разве вспомнишь,где валяется ключ! Пытаясь спрятаться, он влез в камин, настолько глубокий инастолько тщательно прикрытый экраном, что тщедушная фигура императорасовершенно скрылась в нем.

Увидав, что опочивальня пуста, Платон Зубов сердито крикнул:

— L`oiseau s`est envole! [47]

Однако более хладнокровный Беннигсен внимательно осмотрелсяи заметил голые ноги императора, белевшие в темноте камина.

— Вот он!

Обнажив шпаги, Платон Зубов и Беннигсен подошли к Павлу иобъявили, что намерены его арестовать.

Павел не отличался большим мужеством. Впрочем, на его местеи более храбрый человек растерялся бы. Он только и мог, что беспрерывноповторял:

— Арестовать? Меня? Что значит “арестовать”?

— С…сударь, — проговорил Платон Зубов с явственной заминкою,проглотив предшествующий этому слову слог “го”, — вы должны отречься отпрестола в пользу вашего сына.

— Сына? Какого сына? У меня нет никакого сына, — отрывистопроговорил Павел.

— Ваньку валяет, — громко в тишине сказал Татаринов,известный своей грубостью.

— Взгляните сюда, — молвил Зубов, который единственный извсех постепенно обретал спокойствие в разговоре, а не терял его.

— Вот бумага, акт отречения. — Он сделал знак, и Трощинскийразложил на столе заранее заготовленный документ.

— Мы желали бы, во имя России, чтобы на трон взошел вашзаконный наследник Александр Павлович. Вам будут предложены…

Он осекся. Павел вдруг громко шмыгнул носом. Глаза его неимели никакого выражения, и видно было, что он ровно ничего не слышит. Лицо егопокрылось потом, ночная рубаха на груди тоже, видимо, повлажнела. Он то шмыгалносом, то вытирал локтем пот со лба. Верхняя губа вздернулась, обнажив торчащиезубы. Он никогда не был более уродливым, чём в эти последние минуты своейжизни, и заговорщики смотрели на него с брезгливым отвращением.

— А, и вы здесь, князь, — проронил он вдруг, уставившись наПлатона Зубова, и протянул ему руку.