Г. Гинс[1485]

Истоки террора «лежат в большевистском мировоззрении, — утверждал Б. Рассел, — в его догматизме и его вере, что человечество можно полностью преобразовать с помощью насилия»[1486]. «Большевики с самого начала, — подтверждал ген. Головин, — выкинули основным лозунгом своих военных действий истребление…»[1487]. Террор коренится в самой природе советской власти, указывал С. Мельгунов, идея перестройки мира на новых началах социальной справедливости «органически была связана с насилием над человеком и с полным презрением к его личности»[1488].

Действительно марксисты не только не отрицали революционного террора, но и считали его неизбежным. «Насилие, — указывал Энгельс, — является тем орудием, посредством которого общественное движение пролагает себе дорогу и ломает окаменевшие, омертвевшие политические формы»[1489]. Насилие, пояснял К. Маркс, является «повивальной бабкой» любой революции[1490]. Не найти в человеческой «истории других средств, чтобы сломить классовую волю врага, — подтверждал Троцкий, — кроме целесообразного и энергичного применения насилия»[1491].

В социалистической революции, указывал Ленин, мы должны подавить сопротивление угнетателей, эксплуататоров, капиталистов «чтобы освободить человечество от наемного рабства…»[1492]. Для лучшего понимания текущих событий, «напомним религиозную реформацию, — пояснял Троцкий, — вошедшую водоразделом между средневековой и новой историей: чем более глубокие интересы народных масс она захватывала, тем шире был ее размах, тем свирепее развертывалась под религиозным знаменем гражданская война, тем беспощаднее становился на обеих сторонах террор»[1493].

Инстинкт государственности

Не выйдем мы из беспорядков и революций до тех пор, пока не станет всенародно ясно и неоспоримо, — где верховная власть, где та сила, которая при разногласиях наших может сказать «Roma locuta — causa finita» — потрудитесь подчиниться или сотру с лица земли.

Л. Тихомиров

Отсчет Красного террора лидеры меньшевиков начинали с десятков тысяч жертв, убитых в самосудах и погромах зимой 1917/1918 гг. «по подстрекательству или по попустительству большевиков»[1494]. Большевики виноваты не только в своих собственных преступлениях, но и во всех преступлениях начального периода вообще, утверждал личный адъютант Колчака ротмистр В. Князев, поскольку именно «большевики подняли решетки, за которыми сидели звери. Выпущенный уголовный сброд стал свободным»[1495].

Решетки действительно были подняты, но еще до того, как большевики вообще появились на арене революции, — указом буржуазно-демократического Временного правительства от 6 марта 1917 г.: «во исполнение властных требований народной совести, во имя исторической справедливости и в ознаменование окончательного торжества нового порядка, основанного на праве и свободе». По данным историков, начиная с марта 1917 года по трем амнистиям Временного правительства, из мест лишения свободы выпустили порядка 90 тысяч заключенных. Среди них были тысячи отпетых уголовников, которых прозвали «птенцами Керенского». В одном Петрограде, по данным Лациса, насчитывалось до 30 тысяч уголовных элементов[1496].

Приветствуя эти амнистии газета «Петроградский листок» 8 (21 марта) 1917 г. на первой полосе приводила сообщение «От съезда совета съездов представителей промышленности и торговли», за подписью его председателя Н. Кутлера, в котором говорилось: «Граждане и владельцы торгово-промышленных предприятий. В борьбе со старым режимом тысячи людей попали с тюрьмы и ссылку. Теперь они освобождены Великим Народным Движением. Им нужна немедленная поддержка… Требуются в ближайшее время очень значительные суммы. Совет Съездов призывает всех владельцев и руководителей торгово-промышленных предприятий… незамедлительно делать пожертвования для указанной цели»[1497].

«В мирное время мы забываем, что мир кишит этими выродками, в мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, — писал И. Бунин, — когда «державный народ» восторжествовал. Двери тюрем и желтых домов раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся — начинается вакханалия»[1498].

«Под руководством освобожденных преступников, — подтверждал начальник петроградского охранного отделения ген. К. Глобачев, — прежде всего были уничтожены те из правительственных учреждений, где могли храниться личные дела и сведения о преступных элементах. Так, был сожжен Окружный суд, разгромлены полицейские участки и сыскная полиция. Охранное отделение до поры до времени оставалось в покое. Это лучшее доказательство того, что первыми руководителями бунтарских действий, или так называемой великой русской революции, был освобожденный из тюрем уголовный элемент»[1499].

Волна уголовщины, вспоминал Деникин, накрыла и армию: «войсковые части пополнялись и непосредственно обитателями уголовных тюрем и каторги после широкой амнистии, объявленной (Временным) правительством преступникам, которые должны были искупать свой грех в рядах действующей армии. Эта мера, против которой я безнадежно боролся, дала нам и отдельный полк арестантов — подарок Москвы, и прочные анархистские кадры в запасные батальоны. Наивная и неискренняя аргументация законодателя, что преступления были совершены из-за условий царского режима и что свободная страна сделает бывших преступников самоотверженными бойцами, не оправдалась. В тех гарнизонах, где почему-либо более густо сконцентрировались амнистированные уголовники — они стали грозой населения, еще не повидав фронта. Так, в июне в томских войсковых частях шла широкая пропаганда массового грабежа и уничтожения всех властей; из солдат составлялись огромные шайки вооруженных грабителей, которые наводили ужас на население. Комиссар, начальник гарнизона совместно со всеми местными революционными организациями предприняли поход против грабителей и после боя изъяли из состава гарнизона ни более, ни менее, как 2300 амнистированных уголовников»[1500].

Но еще большую, смертельную угрозу несла с собой поднимающаяся волна анархии. В апреле просвещенный московский обыватель фиксировал в своем дневнике: «Экспроприации с каждым днем учащаются, и чаще всего все происходит безнаказанно: грабители подстреливают или режут сопротивляющихся и разбегаются непойманными. За отсутствием полиции и за несовершенством милиции ничего не разыскивается… Грабят не только ночью, но и днем»[1501]. Основная проблема заключается в том, подтверждал в апреле французский посол Палеолог, что «полиции, бывшей главной, если не единственной, скрепой этой огромной страны, нигде больше нет…»[1502].

Полиции, как и вообще всей государственной власти на местах, не было потому, что она была фактически ликвидирована тем же самым буржуазно-демократическим Временным правительством: «Едва придя к власти, указом от 5 марта министр-председатель отдал распоряжение о повсеместном устранении губернаторов и исправников и замене их, в качестве правительственных комиссаров, председателями губернских и уездных управ»… «Должность правительственных комиссаров, — по словам Деникина, — с первых же дней стала пустым местом. Не имея в своем распоряжений ни силы, ни авторитета, они были обезличены совершенно…»[1503].

Но это было только началом, отмечал Деникин, следующим шагом стало «упразднение полиции в самый разгар народных волнений, когда значительно усилилась общая преступность и падали гарантии, обеспечивающие общественную и имущественную безопасность граждан, (что) являлось прямым бедствием. Но этого мало. С давних пор функции русской полиции незаконно расширялись путем передачи ей